являлась ещё несколько раз — то на пару минут, а то и на несколько часов подряд. Курила, с горечью глядя на меня, бросала две-три сердитые реплики, а однажды даже поцеловала меня в лоб, словно мать, прощающая ребёнка за провинность.

А потом Мойра пропала. Проходили дни, недели, но от неё не было вестей. Иногда я намеренно пытался вызвать её. Бродил по комнате, бормоча:

— Ну, где же вы, где, повелительница судеб? Бросили меня? Не нужен вам слабый и жалкий?

Порой я видел её во сне. Мойра смеялась надо мной, крутила на ладони хрустальный шар, пускала между зубов сигаретный дым. Но я понимал, что это обычные сны, игры утомлённого мозга, они не имеют ничего общего с загадочными видениями, в которые погружала меня гречанка.

Однако Бернард продолжал навещать меня.

— Осторожней с одиночеством, — предупреждал меня живой покойник. — Так можно и с ума сойти. Посмотри за окно, в Париже кипит жизнь! В Tour Eiffel приняли на твоё место нового сотрудника, любимчика Сорье. И всё пошло по-прежнему. Сорье, надевая елейное выражение лица, исподтишка даёт моральные затрещины другим козлам отпущения. В редакции газеты царит всеобщее недовольство, и все, кроме тебя, сдерживают негодование. «Поскорей! Ну, живей пишем!» — покрикивает Сорье на журналистов. И каждый разумный сотрудник молчит и мечтает, чтобы в одно прекрасное утро эта свинья полетела с работы ко всем чертям.

Когда-то живой покойник пугал меня до смерти. Но теперь его рассказы о редакции немного забавляли меня. А потом он тоже пропал, как и Мойра — без прощаний и объяснений.

Я пускался в душевные метания, мне хотелось то начать жизнь с чистого листа, то подохнуть под мостом. Лили иногда подходила к двери и спрашивала, долго ли я буду сидеть взаперти. Она не чувствовала моей близости. Я не согревал её теплом, и она больше не сияла как женщина. У нас не было ни намёка на телесную близость восемьдесят девять дней подряд.

И вдруг раздался телефонный звонок, встревоживший привычную тишину квартиры. Я почувствовал, что Лили за дверью обрадовалась и воодушевлённо ответила в трубку: «Слушаю!»

— Слушаю! — звонко повторила она.

Но её любезный голос вдруг снова стал глухим и монотонным. Мне стало ясно, что она опять отвечает на вопросы, которые задают обо мне.

Сквозь замызганное окно проникал тусклый свет дневного города. Я постоял у подоконника, глядя сверху на поток машин и пешеходов, спешащих по тротуарам. Ларьки с сэндвичами, кондитерские лавки, очередь у будки телефона-автомата… как я давно не видел этой обычной человеческой суеты!

— Кто звонил? — крикнул я, но ответа не услышал.

Не сдержавшись, я спросил ещё раз… Лили была, как я заметил, раздражена моим ворчанием. Она вошла в комнату и встала на некотором расстоянии от меня.

Я тревожно смотрел на неё. Она не улыбалась и, секунду помедлив, сообщила:

— Тебе звонил человек, судя по голосу, немолодой, представился Бальтасаром.

— Знаю-знаю, это замечательный человек, я с ним знаком, он дворецкий у известного бизнесмена. Чего он хотел?

Лицо Лили вдруг стало смущённым, словно она боялась обидеть меня.

— Да, в общем-то, он просил передать…

Она отвела взгляд в сторону и несмело проговорила:

— В общем, он сказал… Я не могу… Лучше бы ты сам отвечал на звонки, дорогой, и тогда бы мне не пришлось передавать тебе ужасные вести.

— Не передавай, я и так знаю, о чём ты.

Лили судорожно вздохнула и выбежала из комнаты. Я услышал, как она нервно ходит по кухне, вздыхает и щёлкает зажигалкой.

— Значит, произошло то, что должно было произойти, — тихо сказал я.

Неприятные новости страшно взволновали меня. Встрепенувшись, я начал приводить себя в порядок, потому что за три месяца затворничества стал похож на бездомного. Пошёл в ванную, побрился, принял душ. Стричься уже не было времени, и, взяв резинку Лили, я стянул волосы в конский хвост. Ну что ж, немного похож на хиппи, зато аккуратно.

— Лили…

Крайне возбуждённый, я стоял посреди комнаты и твердил одно и то же:

— Где мой чёрный костюм, Лили?

Она пожала плечами, затем побежала к шкафу. Руки её дрожали, видимо, передалось моё волнение. Дело было решено за минуту — нашёлся мой строгий костюм, в котором спустя час я стоял у входа в дом Хейма.

— Как это произошло, Бальтасар? — прервал я дворецкого на полуслове, едва переступив порог дома.

Старик не сдерживал слёз. Когда он открыл дверь, мне показалось, что спина его согнулась, а сам он ходит тяжёлой поступью.

— Его застрелили, мсье Рууд, — немного успокоившись, сказал он тихо. — В кабинете. Ночью.

Но ему пришлось прервать разговор. По багровым скулам старика снова потекли слёзы. Он был буквально раздавлен горем. Я сомневался, что пожилой человек выдержит эту страшную беду.

— Кто застрелил? Когда? — невольно вырвалось у меня.

Я был взволнован мыслями об убийстве человека, которого хорошо знал и даже считал своим другом. Лицо Бальтасара выражало чувство непонимания и непринятия. Устремив на меня печальные глаза, он сказал:

— В двух словах: не знаю. Приезжала полиция, но она ничего не прояснила…

Бальтасар возмущался жестокой участи, постигшей его господина. Какая несправедливость! Ему не хотелось превращаться в одинокого старика, который будет умирать без любимого дела, всеми покинутый.

Пока в душе Бальтасара совершался внутренний бунт, в моей голове блуждали странные мысли. Я уныло разглядывал опустевший дом, который сейчас напоминал угрюмый склеп.

— Не таким я представлял будущее мсье Хейма, — причитал Бальтасар.

— У него были враги? — быстро спросил я.

Бальтасар прерывисто всхлипывал.

— Я и сам не знаю, — ответил тот неуверенным тоном. — Он спокойно жил. Наверное, как у всех состоятельных людей, у него были свои заботы и хлопоты, и друзья, и лютые ненавистники.

— У тех, чьи дела идут в гору, всегда есть враги.

Я заметил встревоженное лицо Бальтасара и пожалел, что поторопился поднимать такую тему.

— Пожалуй, вы правы, мсье, но я — человек маленький, и в большие дела меня никогда не посвящали, о недоброжелателях не рассказывали. К разговорам господина я не прислушивался, поэтому знать всего не могу.

Меня бесила неясность, полное непонимание ситуации.

— То есть вы думаете, что к мсье Хейму все относились хорошо?

— Да. Возле него всегда были достойные, серьёзные люди, — утверждал старик, хорошенько подумав.

Какая же поднимется сейчас шумиха в прессе! Ох, как же разволнуются парижские газеты! Какие страшные рассказы будут выдумывать об этом трагическом событии!

Дворецкий сварил кофе. Я обхватил чашку обеими руками, чтобы немного согреться: в доме было холодно.

Бальтасар с ошеломлённым и испуганным лицом возился с огнём в камине, стараясь угодить мне, как почтенному гостю. Кроме нас, в этом пустынном