и кольцо, потом закрыла дверь.

Прошла минута, за нею вторая и третья, гувернантка не появлялась. «Вероятнее всего, Авелин не хочет со мной говорить», — подумал я, следовательно, ждать было бессмысленно. Я повернулся и уже направился к автомобилю, как дверь за моей спиной скрипнула. Я услышал голос гувернантки.

— Постойте, мсье! — хмуро сказала она, протягивая мне ручку и листок чистой бумаги.

Я вернулся и торопливо написал номер. Мне не хотелось быть занозой для Авелин.

— Передайте, что я могу подождать, если ей сейчас неудобно, — с надеждой на положительный ответ сказал я, протягивая женщине листок и ручку.

Она ничего не ответила, лишь строго посмотрела на меня и небрежно захлопнула дверь. А я невольно проворчал.

«Словом, женщины ни к чёрту не годятся» (Жан Батист Мольер).

Когда я возвратился домой, моя любимая прохвостка сидела на диване, поджав под себя ножки, а в руках у неё была пухлая стопка исписанных листов. Это была моя рукопись — та самая, над которой я работал три месяца, сидя взаперти, как настоящий отшельник.

Лили редко читала книги, а то, что она поглощала, усваивалось слабо из-за её невнимательности. Мне часто казалось, что в голове у неё сплошная путаница. Но, видимо, я плохо знал женщину, с которой прожил столько лет.

Слова Лили ошеломили меня. Подняв на меня восхищённые глаза, она медленно произнесла:

— Это ты написал, Доминик? Впрочем, о чём я спрашиваю, это твой почерк, твой стиль… Послушай, ведь ты создал шедевр! Когда люди узнают об этой книге, ты прославишься на всю Францию! А может быть, и на весь мир!

— Ты преувеличиваешь, — ответил я мрачным тоном.

— О, нет! Я просто разум потеряла от твоей книги, — вскричала Лили, вскакивая с дивана. — Это лучшее, что я читала в своей жизни! Изумительно, дорогой!

У меня всё вылетело из головы после её слов. Конечно, я всегда мечтал написать великий роман, который потрясёт сердца и умы людей. Но мои мечты высмеивали все кому не лень. Родители вообще считали, что у меня нет никакого литературного дара, я просто бездельник, страдающий графоманией. Главред Сорье не отрицал, что писать я умею, но насмешливо утверждал, что без связей и знакомств в литературу никогда не пробиться. И даже Серж, верный друг, иногда посмеивался: мол, рассказы мои хороши, но для романа надо ещё расти и расти.

Поэтому похвала Лили совершенно сбила меня с толку. Моя прелестная девочка бросилась ко мне на шею и ласково прошептала:

— Я всегда знала! Я знала, что ты станешь прекрасным писателем, милый!

На дворе темнело. Последние красные лучи заката таяли над крышами. Я в спальне с книгой, но читать не получалось: душу томила странная необъяснимая тоска. Я словно ждал от судьбы удара в отместку за гибель Натана Хейма. Он просил меня помочь ему, а я грубо бросил его. Конечно, я старался, но из этого ничего не вышло. А Серж? Что будет с Сержем, если это он из ревности застрелил Натана?

Вечернюю тишину прорезал телефонный звонок — упрямый, звонкий. Лили подняла трубку бережно, будто новорождённого ребёнка.

Кровь прихлынула к моему сердцу. Я вздрогнул, подумав, что по ту сторону провода ответа ждёт Авелин, томимая чёрным унынием.

— Слушаю, — уверенно произнесла Лили.

Я вырвал из её рук трубку.

— Будьте добры, позовите к телефону мсье Рууда.

Звук хриплого женского голоса немедленно воскресил в памяти ужин в доме Сержа Тарда. Изысканно накрытый стол, кудрявая малютка Мишель, смех Сержа. И женщина в лавандовом платье, хрупкая и прекрасная, как ветка сирени…

— Доминик Рууд слушает, — спокойно проговорил я в трубку. — Авелин, это вы? Не молчите, ради всего святого!

— Доминик… — видимо, Авелин изо всех сил хотела сохранить спокойствие, но оформить свою мысль в связную фразу ей не удавалось.

Она рыдала.

— Я, кажется, схожу с ума… — выговорила женщина сквозь плач и замолкла.

Пауза стала началом исповеди. Нет, мне не хотелось вмешиваться и прерывать её.

— Серж всё знает! Он знает о том, что мы с Натаниэлем страстно увлеклись друг другом! — с яростным отчаянием сообщила мадам Тард. — Он всё знает, Доминик!

— Когда он об этом узнал?

Она всхлипнула и совсем тихо произнесла:

— Дней десять назад. И ещё… я беременна.

Тут мне пришлось покраснеть. Авелин больше не всхлипывала при разговоре. О своей беременности сообщила с циничным спокойствием.

— Кто отец вашего ребёнка? Натан?

Авелин ничего не ответила. Я слышал, как она вздрогнула и тихо застонала от душевной боли.

— Я постараюсь завтра прийти, но не обещаю, моё самочувствие не из лучших, мне нездоровится, — тихо сказала она.

Что ж, здесь я не мог её ни в чём упрекнуть, разве что поддержать.

— Вы ждёте ребёнка от Натана? Алло?

— Хватит, умоляю! Оставьте меня в покое! — крикнула Авелин и бросила трубку.

Внезапно хлопнула дверь.

Люстра под потолком задрожала, и я подумал, что сейчас откуда-то появится Мойра Шахор, но, увы, это был всего лишь сквозняк. Где же она, когда я так в ней нуждаюсь!

Лили прикрыла окно, и в комнате вновь стало тихо и уютно. Я взял стул и сел около Лили. Она заворожённо молчала, вновь уткнувшись носом в мою рукопись. Глаза её сверкали, милое лицо светилось неугасаемым восторгом, и это меня покорило.

— Погоди, я ещё читаю, — сказала Лили, когда я пытался взять её за руку. — В этой главе пропущены строчки, — добавила она чуть позже.

— Я не дописал два предложения.

— Какие?

Отложив рукопись, Лили погладила меня по щеке и потянулась за сигаретами.

— Я видел, как умирал мой любимый пёс, видел его последний вздох и выдох, слышал последний стук его сердца. Я узрел ад, когда испустил он дух.

— Это очень грустно… Ты уже придумал, что сделаешь с рукописью?

— Нет. А что бы ты сделала на моём месте с этой ерундой?

— Ерундой? Да я горю желанием, чтобы ты издал это! — воскликнула она, медленно выпустив из угла рта струйку дыма.

Казалось, она целует меня взглядом.

— Нет-нет. На какие средства, Лили? С помощью кого? С Сорье я больше не работаю, я его смертельно оскорбил. А то, что ты держала в руках и читала, лишь непостижимая мечта стать знаменитым писателем.

Лили задумчиво смотрела куда-то вдаль.

— Предложи патрону перемирие. Пригласи, скажем, его на обед. Почему бы первым не пойти на поклон? — предложила она, беззаботно попыхивая сигаретой.

Её слова взбодрили мои нервы. Я обещал подумать и завалился спать. И как будто по моему тайному призыву, мне явилась во сне мадам Шахор. Сначала её прекрасное лицо было неясным, словно затянутым туманом. Но с каждой секундой сон становился всё отчётливее,