Болото казалось совершенно безжизненным. Любопытный Максим оглядел горизонт в монокуляр – ни малейшее движение не тревожило маленькие озерца темной воды. Они оставались абсолютно гладкими, словно полированные линзы. Но, несмотря ни на что, Максима не покидало смутное ощущение дремлющей жизни в глубине трясины.

Вдруг по обеим сторонам насыпи появились чьи-то размытые силуэты. Звон металла, скрип тачек, шуршание высыпаемой земли наполнили тягучий сырой воздух. Кто-то надрывно закашлялся. От мучительного хрипа по коже побежали мурашки. Что-то скатилось под откос.

- Готов, - равнодушно сказал низкий голос. – Куда его?

- Куда обычно. Забросьте подальше. Не тащить же назад.

Кто-то гыкнул. Далеко в стороне плеснула вода.

Низкие облака затянули небо. Начал накрапывать мелкий дождь. Максим, не обращая внимания на стекавшие на лицо капли, шагал и шагал, содрогаясь от криков и стонов давно умерших заключенных. Наконец болото закончилось. Насыпь круто повернула, прошла по дамбе и прорезала хвойный лес.

Внезапно Максим ощутил, будто кто-то за ним наблюдает. Он снял с плеча ружье, остановился и шагнул к сплошной стене деревьев.

Какая-то птица пронзительно вскрикнула и взлетела прямо из-под ног. Максим оступился и покатился прямо в заросли высотой в человеческий рост. Руки пронзила жгучая боль, щеки запылали огнем. С губ сорвалось единственное слово: «Крапива!»

Кое-как Максим выбрался обратно на полотно, вздохнул и зашагал дальше. На тыльной стороне ладони вспухли белые волдыри, лицо немилосердно чесалось. Конечно, крапива в Зоне злая и жгучая, но, как говорит Олеся, полезная и заживляет раны. Не хватало еще проверять.

За смакованием собственных страданий Максим едва заметил, как выбрался на опушку. Разрушенное железнодорожное полотно проходило через большое село. Некогда желтый вокзал с чудом уцелевшей буквой «Д» на фасаде уныло притулился к сохранившимся путям разъезда. За огороженной колючей проволокой машинно-тракторной станцией маячил купол с облупившейся позолотой. Старая церковь.

Максим патетически воздел руки к небу и прошептал:

- Боже, дай мне силы пережить ниспосланные страдания!

Он вошел в заброшенный дом и сунул в покосившийся шкаф ружье, рюкзак и куртку. Осторожно прокрался к храму, потянул дверную ручку черного хода… и покатился по полу, сбитый с ног сильным ударом.

- Так, так… - прогудел чей-то знакомый голос. – Сам товарищ Безымянный пожаловал!

Максим не поверил собственным глазам: над ним, ухмыляясь во все тридцать два великолепных зуба, каланчой возвышался доцент Петровский. На скамейке, нахально вытянув ноги, ковырял в носу бритоголовый «шкаф» с помповым ружьем. Старый знакомый – Коряга. Вот куда завела кривая дорожка бывшего вышибалу.

Возле распятия в человеческий рост возился с рюкзаком тип в кожаной куртке и джинсах. Он так походил на бандита из компьютерной игры, что Максим не выдержал и расхохотался.

- С ума сошел?! – крикнул Петровский.

- И какого я сюда полез? Скачковал бы себе по-старому на районе… - прогундосил Максим.

Тип в джинсах скрипнул зубами:

- Ща кровавыми соплями умоешься, юморист…

- Шмель! Тебя не спросили! – гаркнул Петровский. – Да, Максим. Как же ты влип-то? А еще пророк… или что-то вроде того.

- Я знал, что вы здесь.

- Зачем же ты сюда пошел? – едко спросил Шмель.

- Вы бы все равно меня поймали. Но можно устроить встречу с противником в удобное для себя время, так? – улыбнулся Максим.

Петровский нахмурился.

- Где твоя снаряга? – бросил он.

- Раз, два, три – не скажу. Вам она без надобности.

- Давай я его разговорю, доцент? Ногти выдеру – он нам все расскажет! – прорычал Коряга.

- Не гони волну! Нам действительно ни к чему его дрянное ружьишко, - елейным тоном ответил Петровский. – Но кое-что выяснить надо. Зачем ты пошел в Зону? Отвечай, быстро!

- Я ищу пропавших детей… Так это ты – «Рыжий Кот»? – ответил вопросом на вопрос Максим.

- Нет, не я, - смутился Петровский, но тут же взял себя в руки. - Свалился ты на нашу голову… Что нам с тобой делать?

- А пусть он отведет нас куда надо, - отозвался Коряга. – Уж я постараюсь его убедить…

- Ты собрался играть с проводником на его поле? – оскалился Петровский. – Да ты сгинешь и не заметишь, как!

- Тогда в расход? У меня с ним старые счеты! – Коряга схватил ружье.

- Кто знает, что из этого получится, - сказал Шмель, внимательно разглядывая свои руки.

- Да ничего плохого! – Коряга навел дуло прямо в лицо Максиму и нажал на спуск. Сухо щелкнул ударник. Бандит клацнул затвором, патрон покатился по полу и оглушительно взорвался. Картечь выбила из стены кусок штукатурки.

- Это тебе маленькое предупреждение, - сказал Петровский побелевшему Коряге. – Глупец, я пытался убить нашего друга три или четыре раза. Бесполезно. Вот если бы он сдох сам…

- Кажется, я понимаю… - начал было Шмель.

- Именно, - оборвал его доцент. – Распните его!

Коряга завернул Максиму руку за спину и швырнул его к подножию креста. От боли на глазах пленника выступили слезы, он едва сдержал стон. Бандит поднял Проводника и прижал его руку к перекладине.

- Ну! Быстрее, Шмель!

- Гвоздей нету, - растерянно сказал тот.

- Всему вас учить надо, мелюзга, - поморщился Петровский, вынимая из рюкзака моток липкой ленты.

- Вы ее всегда таскаете про запас? Для таких вот случаев? – вежливо поинтересовался Максим. И ахнул: от удара по ребрам перехватило дыхание. Ничего, не впервой.

- Разденьте его! – крикнул доцент.

Рубашка и майка Максима полетели на пол. Шмель стащил брюки, взялся было за трусы, но Петровский остановил его:

- Не трожь, извращенец!

Шмель примотал запястья и голени Максима к перекладине. Посмотрел на часы на руке проводника и прошипел:

- Кварцевая дешевка.

- Механические на мне дохнут сразу. Сам не знаю, почему. Так что извини, братан, только такие.

Доцент поморщился:

- Чего-то не хватает…

Петровский достал из рюкзака черный маркер и нарисовал на лице Максима бородку и усики. Вышел на улицу и через несколько минут вернулся со свернутым в кольцо мотком колючей проволоки. Шмель и Коряга оскалились.

Доцент нахлобучил проволоку Максиму на голову. Ржавые шипы оставили на лбу кровавые борозды. От боли потемнело в глазах, но Проводник не издал ни звука, ни стона. Он лишь зажмурился на секунду и слизнул попавшую на язык солоноватую