– Зачем ты это говоришь?

– Анна, то была моя мечта. Я хотел повидать мир, а в глубине души боялся отправиться в одиночку. Видел, что ты влюблена в меня, поэтому и убедил тебя, сознавая, что ты не будешь счастлива… По правде говоря, в двадцать лет я об этом не очень-то думал и разозлился на тебя, но со временем начинаешь понимать такие вещи.

Антонио взял бутылку, налил белого вина в бокал Анны, потом себе, и продолжил:

– Когда я поднялся на борт парусника без тебя, мое сердце разрывалось, и я возненавидел тебя. – Антонио почти смутился, произнеся это, и тут же продолжил разговор с другого бока: – Я не все изложил тебе, когда мы ехали на эвакуаторе. На яхте мне было очень страшно, Анна, очень. Нам не повезло. В Кабо-Верде мы ждали до тех пор, пока погода стала благоприятной. Пятнадцать дней, прежде чем отчалить. – Он вздохнул, вспоминая злополучное путешествие. – Клянусь, думал, что кончаюсь, а потом понял: я был эгоистом, и ты возненавидела бы меня за то, что я тебя туда затащил. Две недели в глуши. Полный штиль, без дуновения ветерка… За две недели преодолели сорок узлов. Многие считают наибольшей опасностью атлантические штормы. Да нет же, опасен штиль, отсутствие ветра. Мы чуть не умерли там, когда закончились еда и вода. Вдобавок жена англичанина начала нервничать, закатывать истерики… Она была там из-за него, он ведь тоже ее убедил. Ну а я – в гуще их споров на посудине длиной шесть метров. Я да еще два моряка из Кабо-Верде. Я чувствовал себя абсолютно одиноким, потому что эти ребята говорили между собой по-португальски и почти не обращали на меня внимания.

Он сделал глоток вина.

– Но и это не все. Мы попали в бурю, налетел ураган. – Антонио выждал секунду, вспоминая свое кошмарное путешествие. – Волны высотой пятнадцать метров, каких я никогда не видал… Вывернуло наизнанку всю душу. Но как только мы добрались до Доминиканы, жизнь наладилась. В порту висели рукописные объявления от моряков, предлагающих разделить комнату, что я и сделал. Цены там сравнительно дешевые. Полтора года я проработал на туристических катерах, но базировался в Доминикане. И писал тебе, писал.

– Ну правда же, Антонио… Я не получила от тебя ни одного письма.

– А я даже собрал деньги тебе на авиабилет, чтобы ты ко мне прилетела. И терпеливо ждал твоих писем целый год. Но однажды под домом, где я жил, открыли парикмахерскую. Пошел я подстричься и нашел утешение в объятиях парикмахерши. В итоге на ней и женился. – Он грустновато улыбнулся. – До чего же странная штука жизнь, верно?

Какое-то время они смотрели друг на друга с нежностью и грустью, с ностальгией и сомнением; вероятно, каждый обнаружил в глубине души другого проблеск скрытой любви.

– Мне требовалось около двух дней, чтобы сочинить тебе пять строчек. И когда в конце концов ставил подпись, то перечитывал письмо, а оно звучало, – он усмехнулся и пожал плечами, – так по-детски, что я рвал бумагу и начинал по новой. – Он снова улыбнулся. – Ты не представляешь, как тяжко мне было составить пять строк. Однажды даже подумал, что легче пересечь Атлантический океан…

Они переглянулись. Молча, пытаясь угадать жизнь, которую упустили.

– Марина! – позвала Урсула с улицы.

Марина выглянула из спальни.

– Тебе звонит Матиас.

Не закрывая окна, она поспешила вниз по лестнице, через пекарню, и выскочила на улицу. Урсула ждала ее на пороге своего дома. Она жестом пригласила войти. Марина быстро прошла в гостиную и сняла трубку стационарного телефона, стоявшего на тумбочке рядом со сломанной пишущей машинкой. Урсула улыбнулась с порога, прежде чем отправилась на прогулку с Ньеблой. Прикрыла дверь, оставив свою новую соседку наедине с Матиасом.

Его голос служил успокоительным бальзамом для Марины. Впрочем, они оба так влияли друг на друга.

– Как ты там, любовь моя?

Его первые слова. Он произнес их по-испански.

Матиас всегда такой ласковый и щедрый на слова любви для Марины! Она полагала, что это, видимо, традиция немецкого романтизма, унаследованная от Гёте. Или, возможно, когда слова «любовь моя» звучат на чужом языке, кажется, что они теряют эмоциональный заряд. Но Марина ошибалась. Матиас говорил ей «Я люблю тебя» по-испански, потому что так ему казалось красивее, звучит лучше, чем «Ich liebe dich». Он произносил это со всей искренностью и эмоциональным зарядом. Марине нравилось слышать, как легко он произносит, потому что у нее самой не получалось высказать такие слова.

– Все хорошо, все в порядке, – ответила она. – А ты как?

Марина чувствовала любовь, как и любая женщина, но редко выражала ее словами; ей было гораздо легче поспешно бросить на прощание «я тебя люблю» по-английски, нежели по-испански «я люблю тебя». Она не помнила, чтобы хоть раз использовала это выражение на родном языке за все свои сорок пять лет жизни.

Марина выслушала Матиаса, рассказавшего об ужасах, которые он лицезрел каждый день. Более миллиона человек без крова. Телефонные линии не работают. Система «Турайя» позволяет общаться в течение нескольких минут.

– Марина, я не могу долго говорить. Готов приехать в начале июня. Что скажешь? Дождись меня. Как мне хочется сейчас побыть с тобой и неторопливо побеседовать… Сейчас, сейчас, еще две минуты! – крикнул он Зигфриду, который махал ему рукой из джипа. – За мной приехали. Решай, Марина, как хочешь, я тебя знаю. И понимаю, что тебе не хочется ехать на Гаити. Так что жди меня там, только скажи, и я приеду в Испанию.

– Да, Матиас, хорошо. Я жду тебя здесь, – тихо ответила она не раздумывая.

– Не слышу тебя.

– Да-да, буду ждать тебя и, может быть, со временем смогу разузнать что-нибудь еще о…

Связь прервалась. Марина, с прижатой к уху трубкой, слушала непрерывный гудок телефона.

Она в испуге вернулась в дом покойной пекарши. Вошла в пекарню и поднялась на второй этаж. Оглядела комнату, служившую гостиной и кухней, которая показалась более бездушной и холодной, чем прежде. Диван – потертым сильнее, а старый шкаф – грязнее. Марина присмотрелась к полу из керамической плитки, по которому шла, – он был так не похож на паркет с медовыми прожилками, скрипевший при каждом шаге в уютном доме ее соседки. Каменные фасады обоих домов одинаковые, планировка комнат тоже. Мансардные и расширенные окна ее соседки впускали свет во внутренние помещения. А вот внутри дома Марии-Долорес было сумрачно.

Марина поднялась в спальню. Африканская ткань придала комнате больше индивидуальности. Марина приподняла тяжелую металлическую кровать и