Изучаемый Другой выскользнул из фокуса, возобладала эдакая призрачность. Чем больше знаешь, тем менее устойчив предмет твоего знания. Ум не отступался от мира, словно пожирающий бес. Что она видела? Она видела трещины, расселины и сколы. Она видела, как сквозь корку у ног ее вздымается ее прошлое.

Часовня «Счастье» была белым бунгало в форме сердца с окнами в форме сердец и дверью в форме сердца, удобно расположенным к северу от Полосы прямо напротив «Стоу, Айка и ДеКилера, поручителей под залог». Снаружи на зеленой цементной лужайке из надутых губок вечную струю подкрашенной синим воды в мраморный бассейн, глубоко заваленный монетками и фишками казино на счастье, выплевывал стоявший на цыпочках Купидон, крылышки врастопырку. Рубиновой неоновой вязью одно окно гласило «СВАДЬБЫ», другое – «ОТКРЫТО». Как и фонтан, ни тот знак, ни другой никогда не выключались. Каждый дюйм интерьера (кроме четырех каплиц, оформленных индивидуальными мотивами – традиционная, греческая, средневековая и футуристическая) отделан был какой-либо разновидностью красного, экзотическая меблировка с шелком, атласом, велюром, дамастом и кожей вся окрашена в безумный пылающий оттенок. Джесси работала в левом желудочке, «Невестиной лавке» – впаривала кольца, цветы, торты, подвязки, интимные уборы для медового месяца и разнообразные местные сувениры сомнительного вкуса, а также сдавала напрокат вечерние платья и смокинги пылким неподготовленным парочкам. В своих служебных каблуках и узкой юбке, посасывая коричный леденец, она себя частенько называла «Сюзи Сахарграм, ваш глазированный блудливый пупсик». Валентинов день она ненавидела страстно.

Джесси трудилась в «брачном бизнесе», потому что там работала и Никки, а Никки была там, потому что часовней «Счастье» владели и управляли ее родители, Бад и Гленда Хардуики. Бад, Преподобный Папка, как его звали родня и доверенные друзья, был одним из истинных первопроходцев Вегаса. В 1942-м его признали 4-Ф[84] – он потерял указательный палец в подозрительном несчастном случае на ферме годом ранее и не мог нажимать на спуск, откочевал из Барстоу работать в Долине на магниевом заводе, изготавливал осветительные патроны, которые помогали озарять военный потенциал Америки. Рука, которую отвергла его страна, однако была достаточно крепка, чтобы держать молоток, и в конце сороковых он работал в строительных бригадах, возводивших «Гром-птицу» и «Подворье в пустыне»[85]. Деньги текли в Невадский бассейн, как вода по желобу. Баду хотелось их себе. Он размещался в заметных местах, где его со временем и заметил Гас Голден из «Шехерезады» – и нанял в основном для того, чтобы повсюду ходил за Гасом и поддерживал некоторое фоновое присутствие, отсутствующий палец при этом сообщал полезную решающую нотку сложным деловым переговорам. Преуспев впервые в жизни, позвякивая карманами пиджака, он женился на местной девушке, с которой познакомился на съезде автоторговцев в отеле, – на Гленде, Мисс Атомный взрыв-1956. В 1957-м Гаса Голдена обнаружили в сундуке на железнодорожной станции Трентон, а Бад Хардуик обнаружил религию. Обращение проходило болезненно: Иисус разломил его жизнь пополам, первую половину вышвырнул в пылающую мусорку. Несколько лет Бад шибался без пенни в кармане, раздавал Библии туристам на пути в преисподнюю. Бывшие деловые соратники проходили мимо него по улице, даже не моргнув глазом, старый Бад исчез – как будто плазму его самости вдруг выволокли на новый свет, а в него самого, не подумав, установили доселе не видимые поверхности – раскрашенные так грубо выпукло, что ранее знакомые выступы низвелись до теней на заднике. Так и родился Преподобный Папка, апостол в белых туфлях, зеленых штанах и серебристом пиджаке, который курил по пятьдесят «кулов» в день, щеголял кольцом на мизинце в виде креста с алмазами, матерился, как рядовой, но терпеть не мог этого в других, был скрытым ценителем зрительного великолепия большегрудых невест. Он понимал, почему недокормленным пятилетним холериком мать-разведенка бросила его на маразматиков деда с бабкой, которых он едва знал: путь в святой город выложен кирпичами боли. Пастырство его обозначено Господом в начале времени. Он станет праздновать таинство брака в пустыне греха.

Так он и делал – но не без риска в нескольких случаях для своего собственного. Гленда, чьим высочайшим устремлением всегда было никак не меньше, чем блистать звездой под лучом прожектора в зачарованном мире кордебалета, не знала, как относиться к явлению религиозного пыла в их жизнях. Когда тот сопровождался исходом налички, она грозилась уйти. Проповедование – игра неудачника, в лучшем случае в ней можно участвовать безубыточно, насколько она могла определить, а она не планировала в своей жизни тратить время на неудачников. Такое въедается, она видала это снова и снова за игорными столами. Проигрыш – вирус, против которого делаешь себе прививку денежными ресурсами со множеством нулей. Теперь она вдруг, кажется, заболевала – и была от этого несчастна. Она плакала, Бад молился. Затем она обнаружила, что к тому же беременна – вирус мутировал, – и, похищенная взбунтовавшимся сердцем, Гленда отплыла к сиренам архипелага серийных романов на стороне. Бад ждал и молился – скала, к которой можно вернуться. Выяснилось, что мелочь, которую ей удавалось набрать на этих внеурочных экскурсиях, в итоге скопилась в кучу, которой хватило на то, чтоб обменяться на знаменитый белый бунгало, где Бад и Гленда теперь вот уже больше тридцати лет гнали парочки по проходу, и если бесперебойная работа матримониальной машины требовала определенных мягчительных средств, добываемых лишь в определенных местах вне дома, то периодические отсутствия Гленды бывали обременительной, однако жизненно важной жертвой. Возраст не изменил Гленду – лишь слегка ее запек: кожа у нее стала морщинистей и ближе к кости, но красоту свою она сохранила, животный дух, великолепную копну рыжих кудрей, что подрагивала заряженным шлемом металлической стружки, когда она нетерпеливо хлопотала в часовне, чаруя клиентов, изводя работников, орошая каждое помещение из своей верной банки розового освежителя воздуха. Все говорили, что Никки – вылитая Гленда, обвинение это без особого такта отвергалось и матерью, и дочерью, но оба родителя очевидно любили свое взрослое заблудшее дитя – их единственную наследницу, – и Джесси им тоже нравилась.

Женщинам предоставили полный оперативный надзор за кладбищенской сменой, Никки – снаружи за стойкой регистрации, Джесси – на задах с безделками. «Движения» обычно бывало более чем достаточно, чтобы поддерживался этот приятный несмолкающий гул выгодного предприятия и занятой рабсилы (в данном случае развеселого персонала, состоящего из органиста, фотографа, шофера лимузина и разнообразных дежурных священников, которые имели склонность, стоило лишь темпу провиснуть, собираться непродуктивными кучками вокруг манящей колоды карт), поэтому коэффициент скуки оставался сравнительно низок. Для Джесси развлечением служили люди, эта нескончаемая процессия, тянущаяся па́рами мимо ее прилавка, нервная, неловкая, мучительно обострено ощущение того, что их выставили напоказ, каждый надеется, что их не выпихнут за борт