Ира Ларионова, моргнув, как кукла, сразу двумя глазами.

— Пошли.

Она шла рядом, молчала. Я нес в левой руке два портфеля: свой и ее. Сидевшая возле вешалки дворничиха баба Соня хитро покосилась на портфели, однако ничего не сказала.

Солнца было много, и я зажмурился. Сделал несколько шагов вслепую. Потом открыл глаза и увидел Лешку Житного и его друзей. Они смотрели на меня и на Ларионову, лица у них были озадаченные. Может, они думали, что Ларионова выйдет одна или будет идти с каким-нибудь другим мальчишкой. Ясно, они не ожидали увидеть меня с ее портфелем.

Я сказал ей тихо:

— Говори что-нибудь.

— А чего? — спросила она.

— Господи… Ну, что хочешь. Читай стихотворение.

— Какое?

Наверное, Ира Ларионова волновалась. Но со стороны, с точки зрения Лешки Житного и его друзей, мы скорее всего походили на увлеченных друг другом одноклассников, о чем-то оживленно беседующих.

— «Однажды в студеную зимнюю пору…» — подсказал я и посмотрел на нее, взглядом предлагая продолжать.

— Я не знаю это стихотворение, — призналась Ира, капризно оттопырив губу, и вновь, как кукла, моргнула двумя глазами.

От школьного подъезда до выхода со школьного двора было метров двадцать пять, не больше, и мы прошли эти метры. А когда повернули на улицу и двор оказался слева, я увидел, что Лешка и те трое не торопясь, вразвалочку следуют за нами. Лешка шел на полшага впереди остальных, держа руки в брючных карманах. Ира тоже посмотрела влево, но если я сделал это незаметно, будто бы случайно, то она повернула голову и глядела откровенно презрительно. Через несколько шагов она решительно взяла меня под руку. Признаться, это польстило мне и даже взволновало. И я очень пожалел, что нас не видит Паша Найдин или еще кто-нибудь из наших мальчишек, хотя по здравом рассуждении понимал: брать меня под руку в половине второго дня в пятидесяти метрах от школы ученице восьмого класса, конечно же, не следовало.

Вот тогда-то, секунд через пять, Лешка и окликнул нас:

— Эй, молодожены!

Мы не остановились, потому что остановиться на этот оклик было глупо. Ира крепче прижала к себе мою руку, наклонила голову и шепнула:

— Это он от зависти.

Асфальт дороги, по которой мы шли, уже просох, но вдоль обочины еще шумела вода, извиваясь рябоватым мутным ручейком. Тени деревьев плотно лежали на тротуаре, а там, где не было теней, золотом блестело солнце.

Движение, когда Ира наклонила голову, взбесило Лешку Житного. Возможно, он решил, что она хочет меня поцеловать, возможно, подумал, что она сказала в его адрес что-то оскорбительное. Он побежал. Я услышал топот ног. Мы остановились. Делать вид, будто это нас не касается, было дальше бессмысленно. Я повернулся. Ира быстро взяла у меня портфели. Лешка часто дышал. Я удивился: для парня, играющего в футбол и баскет, он пробежал слишком мало, чтобы дышать вот так.

Лешка сказал:

— Мне надо с ней поговорить.

— Она с тобой не хочет разговаривать, — ответил я.

— Ты за нее не отвечай, — набычился Лешка. — Адвокат выискался.

Дружки подошли, но остановились метрах в трех сзади без всякой враждебности, как бы подчеркивая свою роль наблюдателей и секундантов.

— Не только адвокат, — сказал я многозначительно.

Лешка позеленел. Уши у него оттопырились, стали острыми, как рога. Я засмеялся.

— Потолковать хочешь? — спросил Лешка. — Пойдем.

— Зачем ноги утруждать, — ответил я. — Потолкуем здесь.

Ребята смотрели на Ларионову равнодушно, без интереса. Она им, безусловно, не нравилась, и они скорее всего считали блажью драться из-за нее на виду у школы, почти что в центре города, где полно взрослых и встречаются даже милиционеры.

Лешка снял пиджак и кепку. На мне была вельветовая куртка, свободная в плечах из-за покроя реглан. И я не стал ее снимать, только чуть-чуть расстегнул молнию. Кепку я не носил.

— Леха, ты с ним поаккуратнее, — вяло предупредил один из парней, имени которого я не знал. — Он в секцию ходит.

— Все мы ходим, — сплюнул Леха и взмахнул кулаком. Сильно, прямо перед собой, как если бы в руке у него находился молоток, которым следовало забить гвоздь в центр моего лба.

Я нырком ушел от удара и по выходе нанес ответный прямой правой Лешке в челюсть, чуть влево от центра. Лешка упал, словно споткнулся. Кулак, который он не успел разжать, оказался в ручье у обочины. Вода обмывала его, как камень.

— Законно, — сказал Карапет.

— Законно, — равнодушно подтвердили два других парня, продолжая лузгать семечки.

Карапет пожал мне руку, сказал:

— Слушай, Сорокин, мы хотим организовать сборную школ, чтобы на следующей неделе сыграть с нефтяным техникумом. Пойдешь правым инсайдом?

— Пойду.

— Тогда приходи завтра в три на «Локомотив». Проведем тренировку.

— Хорошо, — сказал я.

Лешка встал, недовольно стирая грязь с голубой рубашки.

— Ну как? — спросил я. — Больно?

Он не хотел смотреть на меня. Уже надевая пиджак, сказал зло:

— Надо сразу говорить, что она твоя девчонка…

— Я говорил тебе, Леха, будь поаккуратнее, он в секцию ходит, — напомнил парень, имени которого я не знал.

Карапет сказал:

— Значит, завтра в три. Пока.

Они пошли вверх по улице. Бледная и красивая Ларионова передала мне портфель.

— Ты молодец, Антон. Я перед тобой в долгу не останусь.

— Я провожу тебя.

— Нет, не надо. Теперь меня никто не тронет.

На другой день вся школа знала, что я дрался из-за Ларионовой и послал Житного в нокаут. Даша Зайцева ходила хмурая, смотрела на меня исподлобья. Паша Найдин пожал руку, сказал:

— Молодец! Своих нельзя давать в обиду. Даже если они девчонки.

Прошла, кажется, неделя, и я увидел, что Зайцева и Ларионова ходят в обнимку по коридору. Я порадовался этому, хотя, в общем, ничего не понял. Вдруг на последнем уроке Ларионова написала мне записку, в которой пригласила к себе в гости без пятнадцати три.

Ровно в назначенное время я пришел к ее дому. Она вышла навстречу, даже спустилась с крыльца и подошла к самой калитке. На Ире было яркое-яркое платье, немного длинноватое, как мне казалось, но, может быть, именно соответствующее моде.

Она сказала:

— Антон, ты порядочный мальчишка. Разреши, я тебя поцелую.

Я обалдел. Не сказал ничего, кивнул. Она спокойно и даже несколько деловито взяла меня за плечи и поцеловала в губы.

Через минуту я спросил:

— Можно я тебя поцелую?

Она ответила:

— Не усугубляй.

Я не понял значения фразы, опустил глаза. Увидел под собой корявую дорожку, с камнями, глиной и короткой потоптанной травой.

— У тебя есть любовь? — спросила Ира.

Я кивнул.

— Назови ее.

— Футбол, — сказал я.

Ира поморщилась:

— Я не об