сегодня делаете?

— Ничего.

— Давайте сходим в кино. Идет фильм с поэтическим названием «Мост Ватерлоо».

Ох уж это плодово-ягодное вино! Конечно же по его милости я стал храбрым.

— Хорошо.

— Я жду вас, приходите к семи. Вы знаете наш адрес?

— Знаю.

8

Кафе не имело официального названия. Однако размещалось оно в подвалах, где в годы войны было бомбоубежище, и местные остряки окрестили его словом «метро».

В «метро» пахло вином. Присутствовал и запах табака. Но запах красного виноградного вина, короткой струйкой рвущегося из тупорылого крана, придавленного длинной деревянной ручкой, почерневшей от давности и грязи, перебивал все другие запахи. Лампочки были спрятаны в белые плафоны — я видел такие раньше в коридорах краснодарской больницы, куда однажды в прошлом году приезжал проведать отца. Для больницы плафоны были вполне подходящими, но здесь, где потолок висел низко и серели бетонные колонны, большие белые плафоны выглядели так же нелепо, как галстук на купальщике.

— Ха-ха, — тихо сказала Надя Шакун, оглядывая зал.

Она могла кричать и топать ногами, все равно никто бы не услышал, не обратил внимания. Все столики оказались занятыми. Дым вздымался над ними, как над кострами. Нечленораздельная речь напоминала мне шум бетономешалки, которая с весны работала на набережной с утра до вечера всю неделю, кроме воскресений.

Увидев, как из-за столика у стены за колонной поднялись сразу три человека, я схватил Надю за руку и потащил к этому столику между стульями и потными спинами, лысинами и стрижками «под бокс» и «под польку».

— Дно, — сказала она, когда мы соли за стол, украшенный объедками шашлыка и пустыми стаканами с потеками красного вина.

— Что? — не понял я. В груди было хорошее напряжение. И в руках, и в ногах тоже.

— О таких злачных местах я читала только в книгах, — сказала Надя и брезгливо отодвинула тарелку. — Таверна «Золотой петух» в порту Ливерпуля… Одноглазые пираты, бочонки рома…

Мне вспомнились сорок третий и сорок четвертый годы, когда я еще совсем мальчишкой приходил к Домбровскому за книгами. Дни почему-то всегда были дождливыми, и я прятал книгу под рубашку, за пазуху, чтобы книга не намокла, пока я буду бежать из двора во двор…

— Здесь не ром, а портвейн, — сказал я. — И еще фруктово-ягодное.

— Каждому времени свои песни.

— Вы пили ром? — спросил я.

— Нет.

— Я тоже. Интересно, на что он похож?

— Не знаю. Скорее всего, на ликер.

— Неужели пираты были сластенами…

Официантка, невысокая и толстенькая, убирала посуду быстро, точно заводная. На лице ее были равнодушие и усталость. Конечно, она вымоталась за смену.

— Бутылку рома, — попросил я.

— Чего-чего? — удивилась официантка. И сказала совсем по-матерински: — Не придуривайся.

— Тогда водки, — вздохнул я.

— Много?

— Полную бутылку.

— Антон, вы ошалели, — сказала Надя Шакун, когда официантка унесла поднос с грязной посудой. — Зачем нам целая бутылка?

— Не будем думать зачем. Давайте весь вечер не будем думать.

Она молчала и сосредоточенно разминала папиросу, потом сказала:

— Попытаемся.

— Гуляй, Ванька, ешь опилки, ты директор лесопилки, — вспомнил я любимую присказку Онисима.

Баженов накануне, давая мне двести рублей, спросил:

— А для чего тебе столько денег?

— Не скажу, — ответил я.

— Все ясно, — Баженов посмотрел на светящееся окно флигеля, возле которого кружились мошки, сказал: — В этом деле замешана женщина.

— С твоим опытом да не догадаться, — усмехнулся я.

— Верно. Твоя правда. — Он отсчитал четыре полсотенных, передал мне. Нервно постукивая ногой о порог, бело выступающий во тьме, предупредил: — К покупателю пойдем завтра после обеда. Я здесь с бывалыми ребятами советовался. Говорят, меньше чем за две тысячи не отдавай, поскольку бриллиант каратов на шесть будет. Мне отдашь десять процентов комиссионных. Такой обычаи.

— Хорошо, — сказал я.

— Здесь Жанка объявилась, — сообщил Баженов. — В клубе нефтяников поет с бригадой краевой эстрады.

— Тебе и карты в руки.

— Вокруг нее гитарист ошивается с брюхом в три обхвата.

— Жанка не выносит одиночества.

— А ты откуда знаешь?

— Оттуда, откуда и ты.

Баженов, завалив голову чуть вправо к плечу, глянул на меня с прищуром.

— Ладно, — пообещал я. — Мы с тобой на досуге покалякаем. Чего ты там трепал Грибку, будто бы меня замели?

У забора на акации крикнула птица. Просторно замахала крыльями и ушла в ночь по горе, над крышами.

— Редкий нахал, — словно удивляясь своей доверчивости и простоте, проговорил Баженов. — Выманил у человека две сотни, а теперь угрожает.

— Пока, — сказал я и пошел прочь.

— До завтра, — напомнил он.

— До завтра, до завтра…

Я торопился. У входа в кинотеатр чуть не сбил женщину — шел сутулясь, опустив голову. Ткнулся ей в грудь. Она не охнула, наоборот, цепко схватила меня за руку. И я с ужасом узнал в ней заведующую учебной частью Ирину Ивановну Горик.

— Фамилия? — железным голосом спросила она. Ее рука была такой крепкой, каким может быть камень.

Я оробел: забыл, что теперь не ученик и что мы стоим не в школьном коридоре. Я моргал молча. И она узнала меня, выпустила руку.

От высвеченной лампочками афиши у входа возникал какой-то полумрак. Люди входили и выходили, задевали мою спину, подталкивали. Горик сказала:

— Сорокин, ты чего делаешь?

— Хочу купить билеты.

— Я не об этом. Чем ты занимаешься в жизни?

— Живу.

— Это очень широкое понятие, — строго возразила она. И я подумал, что она очень красивая, интеллигентная женщина. Она еще спросила о чем-то, но я не расслышал, потому что прикидывал, на сколько лет она старше меня. Средняя школа, институт, работа в школе… Получалось — на много, лет на десять. Я вздохнул.

— Не надо вздыхать, — услышал я ее голос. — Надо всегда смотреть правде в глаза. Говорить правду, поступать по правде. Я снова спрашиваю: где ты работаешь?

— Нигде.

Она крепко взяла меня за руку. Сказала:

— Пошли. Я отведу тебя в милицию.

Она шагала решительно. А я не мог вырваться: кругом были люди, и сразу бы возникло любопытство и нездоровый интерес. Могли подумать: карманник пытался обворовать молодую заведующую учебной частью.

— Пойдемте сквером, — сказал я.

Она кивнула.

Высокие клены росли между скамейками. А когда попадались фонари, я видел красивый целеустремленный профиль Ирины Ивановны и слышал, как глубоко она дышит.

Я спросил:

— Вы считаете, что поступаете по правде?

— Да, — убежденно ответила она.

— Тогда я укушу вас.

Она остановилась, в недоумении сдвинула брови и немного беспомощно спросила:

— Куда?

— Сюда.

Я ткнулся лицом ей в грудь, туда, где малиновый свитер толстой вязки обретал линию, словно начерченную циркулем. Ирина Ивановна отпрянула от меня и, разумеется, выпустила руку.

— Негодяй, — тихо сказала она.

Я засмеялся. Погрозил ей пальцем:

— Не надо обижать маленьких.

Когда