каравелла разваливается на части, он, Сантьяго, выскакивает из каюты и видит прямо перед собой бушующую пучину. Нет ни палубы, ни мачт, ни бортов – обломок кормы стоит торчком и быстро погружается в море. Быстрее, вон там из волны показался обломок мачты, Сантьяго бросается в волны, плывет к мачте, цепляется за свисающий канат и крепко обхватывает руками дерево.

Верхняя одежда мешает плыть, надо заранее от нее избавиться. Сантьяго сбросил на пол собреропу, но, повинуясь привитой в училище привычке содержать свою комнату в идеальном порядке, тут же поднялся на ноги и повесил плащ на крючок.

Перемещаться по каюте можно было с большим трудом, качало немилосердно, и пока Сантьяго снова оказался на пришпиленной к полу скамье возле окна, его успело два раза крепко приложить о стол. Потирая ушибленные места, он истово шептал молитвы – в таком положении оставалось надеяться только на Бога. Он, милосердный, послал на «Гвипуско» эту бурю, и в Его же власти оставить корабль целым или развалить на части.

Образ Святой Девы висел над столом, рядом с металлическим зеркалом, в которое подобает глядеться только во время бритья. Негоже офицеру крутиться перед зеркалом, подобно легкомысленной вертихвостке. И пусть пока он еще не офицер королевского флота, но в его подчинении уже находится двадцать солдат, и все, чему его так беспощадно учили в Навигацком, должно быть выполнено самым лучшим образом!

Сантьяго привстал, чтобы приложиться к образу, но, наткнувшись на свой собственный взгляд в зеркале, от неожиданности плюхнулся обратно. Он уже видел такой взгляд и даже точно помнил, где и когда. Шторм и каюта чуть отодвинулись, и перед его мысленным взором встала картина недавнего прошлого.

В тот злополучный день он вместе с десятком кадетов и дежурным офицером совершал кавалерийскую прогулку. Ничего особенного, рядовые упражнения. Офицеру королевских войск подобало сидеть в седле, точно в мягком кресле, поэтому два раза в неделю кадеты полдня гарцевали вдоль берега, пересекая бесконечные пустые поля. Офицер то пускался в галоп, то переводил своего коня на быструю рысь. Иногда на полном скаку перепрыгивали через низкие каменные изгороди, огораживающие делянки, а то, не останавливая лошадь, нагибались почти до земли, подхватывая оброненный офицером плащ или флягу.

Дорогу кавалькаде пересек заяц. Чудом вывернувшись из-под копыт первой лошади, он понесся прочь, смешно подрагивая длинными ушами. Один из курсантов, внезапно одержимый непонятно откуда взявшимся ухарством, погнался за грызуном. Урожай был снят, и на поле, покрытом желтой, выгоревшей на солнце стерней, серый зверек выделялся отчетливо. Шансов на спасение у него не было никаких, курсант уже вытянул руку с плетью, чтобы прибить ею зайца, как вдруг передние ноги лошади провалились в нору, вырытую сусликом или хомяком, и через мгновение она вместе со всадником очутилась на земле.

Курсант быстро пришел в себя, стараясь не кривиться, поднялся на ноги и наткнулся взглядом на огромные, переполненные слезами глаза лошади. Обе ее передние ноги были сломаны, белые кости торчали наружу, особенно белые на фоне красной лужи, медленно расползавшейся по стерне.

«Я все делала для вас, – казалось, кричали эти глаза. – А теперь мне нужна ваша помощь, сильные, умные мои хозяева, которым я всю жизнь верно служила, сделайте что-нибудь, спасите меня от этой непосильной боли!»

Офицер спешился, быстро осмотрел лошадь, перекрестился, вытащил пистолет, вставил его поглубже в шелковое, коричневое ухо и нажал курок.

«Мои глаза похожи на глаза той лошади, – подумал Сантьяго. – Неужели я нахожусь в таком же безысходном положении, как она? Но ведь капитан Луис сказал, что такое волнение – игрушка для „Гвипуско“?! Может, он просто хотел меня успокоить? А может, так оно и есть, а я просто боюсь до смерти первого в жизни шторма? В любом случае делать мне нечего, остается только ждать и смотреть».

Он приник к окну. Над морем уже разливалось серое марево, предвестник приближающейся ночи. Вглядываясь изо всех сил, Сантьяго пришел к выводу, что его опасения напрасны, а капитан прав. Каравелла, словно резвая лошадка, перескакивала с одного вала на другой, легко взмывая на самый гребень и плавно скатываясь со склона. Валы не накрывали ее, а подбрасывали, поэтому ударов, могущих разломить судно на части, не было слышно. Это походило на раскачивание огромных качелей, вверх, до замирания сердца, два быстрых удара и вниз, опять до замирания.

Содержимое желудка рвалось наружу, и в конце концов Сантьяго, хватаясь за стены, добрался до двери, открыл ее и, упав на четвереньки, под завывания ветра вывернул содержимое желудка прямо на порог каюты. Его рвало еще несколько раз за эту ночь, длинную, нескончаемую, самую страшную и тяжелую ночь в его жизни.

К утру ветер перестал жутко завывать, волнение слегка уменьшилось, и Сантьяго решился выйти на палубу. Осторожно приоткрыв дверь, он посмотрел на порог, боясь ступить в собственную блевотину, но порог и ступенька лестницы перед ним были идеально чисты – шторм выдраил каравеллу до блеска.

Сантьяго осторожно обвел глазами судно, ища следы разрушений. К его величайшему удивлению, весь такелаж оказался на месте, а на вантах он заметил фигурки матросов, ставящих паруса.

– Гранд де Мена, – послышался сверху бодрый голос капитана Луиса. – Как вы провели ночь? Поднимайтесь ко мне, расскажите.

Сантьяго вскарабкался на полуют, где как ни в чем не бывало стоял, добродушно улыбаясь, капитан.

– Э, можете ничего не рассказывать, – произнес он, окинув взглядом позеленевшее лицо Сантьяго. – Первый шторм – это как первый бой. Главное, что он уже позади. К вечеру море окончательно уймется и, глядя на эту ласковую кошечку, вы даже не поверите, что совсем недавно оно устроило нам такую свистопляску.

Сантьяго перевел взгляд на море. Назвать происходящее на нем концом шторма мог или слепой, или самый безудержный оптимист. С подветренного борта стихия бушевала по-прежнему, крутые волны яростно кидались на каравеллу, обрушивая на палубу белые гребни. Правда, с наветренной стороны дело обстояло несколько лучше: волны плавно перекатывались, ныряя под киль.

– Удалось вздремнуть? – спросил Луис.

Сантьяго вместо ответа лишь махнул рукой.

– Отправляйтесь в каюту и поспите до вечера, – приказал капитан. – Вот вам мой совет, чтобы уснуть, нужно дышать в такт качке. И выпейте полстакана неразбавленного рому. Залпом, как лекарство.

Сантьяго последовал совету капитана, и хоть сама мысль о роме вызывала в нем дрожь отвращения, он, зажмурившись, влил в широко распахнутый рот половину стакана. Дыхание перехватило, а из глаз сами собой покатились слезы, ему показалось, будто вместо рома он проглотил жидкий огонь.

Отдышавшись, Сантьяго улегся на койку, пристегнул ремень, предназначенный удерживать его