видео с погружения и перемотал на тот момент, где появляется лицо мальчика. Ошметки проплывали с края картинки мимо темных глаз мальчика. Когда из коридора хлынула вода, частички перед ним закружились быстрее. Свет налобного фонарика дайвера отразился от глянцевой поверхности, отчего у мальчика изо рта вырвалась вспышка света. Это оказался ламинированный постер. Мы были почти уверены.

Фин спросил меня, как я это заметила, и я сказала, что узнала про ламинацию все, что только можно. Ценовой ориентир, толщину, долговечность, текстуру ламинатов, под какие форматы бумаги они приспособлены. Если это все-таки ламинированная картинка, то она должна быть формата A3 или, может, А2. Большинство аппаратов могут ламинировать максимум до A4.

С таким большим форматом он наверняка ходил в копи-центр.

Фина впечатлил мой ход мысли.

– Bay. А ты много знаешь про ламинацию.

– Да, родительский совет решился на покупку только после крайне досконального отчета.

– Марк, наверное, распечатал постер в Саутгемптоне. Может, нам удастся найти копи-центр, где он заламинировал постер.

Фин запостил твит с вопросом: мы думаем, что «мальчик» на видео с места крушения на самом деле ламинированный постер с актером из оригинального фильма про Дану. Кто-нибудь из Саутгемптона случайно не знает, не заходил ли там Марк Паркер в какой-нибудь копи-центр? Я думаю, на тот момент мы уже исполнились надежды и уверенности в своей компетенции. Мне всегда нравилось чувство предвкушения от повисшего в воздухе вопроса.

Нам с Фином история про привидений не казалась особенно важной, зато она была жизненно важной для многих других. Сообщество любителей привидений было колоссальным. Вдруг на Фина разом подписалось пятьдесят человек, потом сто, потом тысяча. Они писали комментарии, делали перепосты, обсуждали привидений и тот кадр из видео, делились фотками и гифками мальчика. Голова шла кругом, как все закрутилось, – словно силишься прочитать объявление на вагоне мчащегося поезда. Первое время Фин мучительно пытался уследить за нитью разговора, но в итоге в раздражении всплеснул руками и сдался. Даже телефон отключил. У него и так садилась батарейка.

Он кивнул головой в сторону дома с Airbnb:

– Ему тоже угрожали расправой, если он проговорился, что Виолетта отдала швартовы?

– Ну, если нет, то он бы это просто опроверг. Ему не стали бы угрожать из-за того, чего он не видел.

Мы окинули взглядом тихую площадь. Здесь было так красиво. Выцветшая каменная кладка, яркое солнце, теплый воздух. Мимо нас на детском велосипеде проехал старик, колени у него торчали в разные стороны, а к груди он прижимал бумажный пакет с покупками.

– Фин, я серьезно, надо выбираться отсюда.

– Какая жалость. Такое прекрасное место.

Музей напротив был закрыт, и мы не слышали автомобилей, хотя на улице то тут, то там стояли припаркованные машины. Вдали по площади в сторону пристани прошла женщина. Она была как будто воплощением Сен-Мартена: высокая и стройная, в модных очках и сером кашемировом пончо с отделкой горчичного цвета. Ее светлые крашеные волосы были убраны в идеальный хвост на затылке. Я завязывала дочкам такие же хвостики, но не проходило и пятнадцати минут, как у них выбивались прядки над ушками и беглые кудряшки на затылке. Господи, как же отчаянно я жаждала их увидеть. Я достала телефон и стала листать галерею, чтобы не расклеиться.

– Скучаешь по ним? – спросил Фин.

– Невыносимо. – Но я посмотрела видео с девочками в саду, и оно меня приободрило. Я знала, что они в безопасности. Я посмотрела видео, где они безуспешно пытались прокатиться на велосипеде. В книжках все дети умеют кататься на велике. А мои – ни в какую. На видео они вихляли у дома на четырехколесных великах, Джесс все ныла «я не могу!», а я раздраженно кричала из-за камеры, чтобы она закрыла рот и крутила чертовы педали. Иногда материнство на деле выглядит немного иначе, чем мы ожидаем.

– Пойдем обратно, – Фин встал и стряхнул со спины сосновые иголки. – Вдруг найдем, где причалила Дана, а там уже возьмем такси до аэропорта.

Мы спустились к пристани, опять минуя тот бар, и оказались посреди кучи магазинчиков, торгующих ароматическими смесями и вонючим глицериновым мылом. Мы вернулись обратно и оказались на извилистой улочке. Теперь нас окружала уйма бутиков.

Внезапно Фин остановился. Он смотрел на узенький переулок, ведущий к перестроенным конюшням в симпатичном внутреннем дворике. Посредине на пьедестале высилась огромная бронзовая скульптура в виде толстенького мультяшного ребенка, восторженно тянущего к небу пухлые ручки. Мы пошли к ней и попали в нагромождение крошечных магазинчиков дизайнерской одежды. Наклейки по краю окна рекламировали представленные в магазине бренды: «Гуччи», «Шанель», «Берберри», «Миссони».

– «Миссони», – прошептал Фин.

Оформлен магазинчик был в светло-серых тонах. На витрине в окне было выставлено одинокое платье на вельветовой вешалке и деревянный неотесанный стул, а на нем карточка с надписью от руки «не продается». С виду богато.

Мы открыли дверь и вошли в комнатку с единственной напольной вешалкой на четыре платья и шерстяной шляпой на подставке. В дальнем углу стоял деревянный стол – вероятно, товарищ стула с витрины. За ним сидела женщина с растрепанным каре седых волос. На ней было ярко-желтое платье и по-кошачьи вытянутые очки из прозрачного пластика на такой же цепочке. Глядя на нее, мне захотелось тут же выйти, купить желтое платье, покрасить волосы в серый и развить астигматизм.

Она осмотрела нас сверху вниз, мельком кивнула на туфли Фина и внимательно изучила меня. Навскидку высчитала цену моим широким брюкам от Маргарет Хауэлл, рубашке от «Агнес Би» и пальто.

– Bonjour.

– Здравствуйте, – поздоровался Фин, но та не сводила глаз с меня.

– Это кожаное пальто, серо-коричневое, – оно ведь от «Марни»?

Я кивнула. Она тоже одобрительно кивнула.

– Вы завозите «Миссони»? – спросил Фин.

– Нет, – она сняла свои изящные очки и встала. – Уже нет. Дороговато для нас. Мы теперь закупаем «„М“ как „Миссони“», марку подешевле.

– Дороговато для вас? – спросила я.

Она улыбнулась:

– У нас тут очень скромно. Это же не Монако. Русские сюда не ездят, только французы.

Заявление довольно шовинистское, но я в ответ спросила:

– Когда вы перестали завозить «Миссони»?

– Уф! Десять лет как, – она махнула рукой на название магазина, нарисованное серой краской позади нее, Ela, de 2004. – Через пару лет после открытия.

– Так вы не продавали «Миссони» два года назад, только «„М“ как „Миссони“»?

– Да, только дешевый бренд.

– И продукцию «„М“ как „Миссони“» в Сен-Мартене только вы закупаете?

Она глянула с подозрением. Показала на меня рукой с очками и обернулась к Фину. Очертила вокруг него своими очочками круг.

– Хм, Виолетта Паркур. – На меня