голодающим крестьянам продовольствия – это, пожалуй, единственное доброе дело, которое вы сделали в череде злодейств.

– Сударь, вы сумасшедший? Вы мешаете мне работать, – проронил ретушёр и закашлялся.

– Я бы на вашем месте предпочёл меня не перебивать. А то ведь я сделаю, как сказал. И тогда ваш паспорт после тщательной проверки окажется подложным. Вас арестуют. Для начала предъявят обвинение по статьям 975–977 Уложения о наказаниях. Поднимут карточку на осуждённого Болотова. Дадут телеграмму столичному судебному следователю. Потом арестанта Болотова отвезут с конвоем в Ораниенбаум и там допросят. Проведут опознание. Наверняка кто-то из служащих фабрики узнает в вас того самого коммивояжёра, который околачивался у кабинета Папасова, пытаясь заинтересовать его в покупке «английских станков». Возможно, вас запомнил и служащий почты в Кронштадте, где вы, прикидываясь заикой, отправляли посылку с восковой головой. После чего вам предъявят обвинение в отравлении фабриканта. Ваша причастность к убийству банкира Александрова подтвердится, когда удастся выяснить, где и у кого вы купили американское оружие. Возможно, обыск у вас этому тоже поспособствует. Труднее будет доказать вашу вину в смерти кондуктора последнего вагона, отцепленного вами, но это уже и необязательно. Содержание в сырой камере тюремного замка убьёт вас гораздо быстрее, чем вы попадёте на каторгу. Мотив ваших преступлений прост и банален – корысть. Вы надеялись убить Папасова и его жену, с тем чтобы осталась одна-единственная наследница – ваша дочь Ксения. Вот тогда бы вы и предстали перед ней как отец. Она, добрая и открытая душа, уж точно не пожалела бы для вас денег. И тогда остаток своей никчёмной жизни вы бы провели в роскоши и не дышали бы, как сейчас, скипидаром и касторкой. Вот вы и написали ей анонимное письмо, подделав почерк управляющего. Но вашему заоблачному счастью мог помешать господин Александров. Я подозреваю, что когда-то он сыграл плохую роль в вашей судьбе. Стоило бы вам вынырнуть в свет, как он узнал бы вас и раструбил бы на всю Казань, кто вы такой на самом деле. И потому вы должны были его устранить. Американский стреляющий «болт» – прекрасное средство для этого. Его можно было установить где угодно и как угодно. Да хоть привязать к дверной ручке! Любое натяжение верёвки приведёт к выстрелу. Я не сомневаюсь, что вы большой выдумщик по части сотворения человеческого горя.

– Мне надоело слушать ваш бред, – вставая, бросил ретушёр. – Подите вон!

Клим резко поднялся, выхватил дамский пистолет и, направив на собеседника, велел:

– На место! Я сказал: на место! А не то прострелю тебе для начала руку, а потом ногу, чтобы не сбежал. Ты варнак, тать и душегуб! Сел на место, пёс!

– Господи, да вы умопомешанный. – Он вновь закашлялся, а потом прокричал во всю силу больных лёгких: – Господин Лекке, Габриель Францевич, зайдите ко мне. Меня хотят убить! Спасите!

Послышался частый стук каблуков, и в комнату влетел фотограф. Он крутил головой из стороны в сторону, как скворец на заборе, не понимая, что здесь происходит. Секундным замешательством воспользовался ретушёр. Он обхватил голову фотографа согнутой в локте рукой и, приставив к его шее скальпель, просипел:

– С дороги, сопляк! А не то я его прирежу!

Нападавший не учёл того, что он был выше Лекке на голову и его плечи оставались открытыми, чем Ардашев и воспользовался, сделав два последовательных выстрела в правое и левое. Убойная сила отбросила противника на мольберт. Оттолкнув фотографа, Клим схватил табурет и огрел им ретушёра по голове. Тот потерял сознание. Кровь сочилась из его ран так сильно, что одежда поверженного стала красной. Хозяин ателье врос в землю и тупо уставился на лежащего помощника.

– И долго вы собираетесь любоваться на это дерьмо? – раздражённо спросил Ардашев. – Бегите за городовым! Потом дозвонитесь судебному следователю. Кстати, не забудьте уведомить господина Круковского-Жданович, что убийца банкира Александрова – ваш ближайший помощник. Поторопитесь, господин Лекке!

Фотограф исчез, точно его утащил смерч. Первым появился городовой, затем врач, оказавший раненому первую помощь. Последним приехал судебный следователь. Клима увезли на полицейской пролётке, но Прохор, кучер Папасовой, следовал за ним до самого полицейского управления, а потом вернулся на Большую Казанскую.

Ардашева обыскали, вывернули все карманы, и похожий на жабу немолодой следователь с двойным подбородком и такой же двойной фамилией допрашивал его четыре часа без перерыва. Пахло керосиновым чадом и какой-то прелью. Надворный советник[83] пытался вырвать у Клима лавры победителя, обвиняя его в незаконном проведении расследования и завладении чужим оружием. Неожиданно чиновника попросили к телефону. Вернувшись, он выдавил из себя улыбку и сообщил:

– Сам окружной прокурор телефонировал. Рекомендовал вас отпустить. Я согласился, но только до завтра. Я ведь ещё не закончил с вами разбираться. – Он погладил усы и добавил с ехидной улыбкой: – Вдова Папасова за вас просила. Смотрю, вы хорошо устроились у неё под юбкой.

– Сударь, у вас был шанс избавиться от меня после окончания допросов. Но теперь подобной возможности уже нет. Когда весь этот бред завершится и следствие пойдёт по верному пути, я вызову вас на поединок. Мне будет чертовски приятно смотреть в ваши испуганные глаза через мушку дуэльного пистолета.

– Как вы смеете мне угрожать!

Ардашев встал из-за стола, размял затёкшие колени и как ни в чём не бывало спросил:

– Так я свободен или нет?

– Можете идти. Завтра в десять утра извольте быть здесь.

– А мои часы? Папиросы? Деньги? Пистолет?

– С пистолетом мы ещё будем разбираться. Вы настаиваете на том, что взяли оружие у госпожи Папасовой без спроса?

– Настаиваю.

– А зря. Придётся нести ответственность. Вас исключат из университета.

– Ничего, поступлю снова. Мне вещи вернут?

– Они в соседней камере. Пройдёмте.

Через пять минут молодой человек покинул сводчатый коридор неприветливого здания.

Фонари лениво истощали свои газовые слёзы. От Волги веяло прохладой. Застучали колёса по мостовой, и перед Климом появился знакомый кучер. Улыбаясь во весь рот, он провещал:

– Барыня очень за вас волновались. Велели мне дожидаться вас.

– Это ты, братец, сказал ей, что меня задержали? – усаживаясь в коляску, осведомился Ардашев.

– Я! А то кто же! За полицейской пролёткой тянулся-тянулся, лошади-то у фараонов мёртвые, а потом, когда вас увели, – сразу домой!.. А правда, что вы супостата поймали, который барина отравил и банкира Александрова на небеса отправил?

– Правда, братец, правда.

– Ох и вредный был старикашка и скупой, как еврейская копилка, даром что миллионщик.

– Трогай, Прохор, трогай. Устал я.

– Пошли, родимые! – крикнул возница, торопя не столько лошадей, сколько себя.

Глава 23. Прощальный гудок парохода