будто все само собой готово, а не приходит трудно в свой черед. Звук станет звуком, словом станет слово, и мысль кристально форму обретет. Миг вдохновенья кончится. Наденет учительница плащ – и за порог. Но этот миг ей был дороже денег, которые заплатят за урок (Надежда Полякова, СПб.).* * *

Он всю ночь корпел угрюмо, кулаками тер виски, думал, думал и придумал две зачеркнутых строки (Кирилл Ковальджи).

У большинства поэтов и писателей одна судьба – небытие. За редким исключением.

Безвестность – это не безславье.Безвестен лютик полевой,Всем золотеющий во здравье,А иногда – за упокой.Безвестно множество селенийДля ослепительных столиц.Безвестны кустики сиренейУ непрославленных криниц.Безвестен врач, в размыве стужиИдущий заполночь по льду…А вот безславье – это хуже.Оно, как слава. На виду.Владимир Соколов

В библиотеке для работы над «Былинками» беру книги пачками, Кое-кого из поэтов даже знаю лично, Написали по двадцать-тридцать поэтических книг, а сейчас я ножиком разъединяю неразрезанные страницы, И разговор идет не о слабых поэтах, я говорю о стихотворцах, чьи стихи действительно несут в себе аромат поэзии, Еще недавно они были на волне популярности, их книжки издавались и переиздавались, на телевидение приглашали, писали рецензии, присуждали литературные премии, и они были счастливы – оценили, услышали!

Мятлев

Остаться можно в памяти людскойНе циклами стихов и не томами прозы,А лишь одной-единственной строкой:«Как хороши, как свежи были розы!»Яков Хелемский † 2003

Прошло несколько лет – и твои пожелтевшие книжки сиротливо стоят на библиотечной полке, и редко-редко имя сочинителя попадается теперь в поэтической подборке. Обидно? Не то слово! Опять начинать изнурительную гонку? Сил нет. А по ночам ты читаешь собственные полузабытые строчки, и они по-прежнему нравятся тебе до слез. Не стихи плохие – время другое…

Предисловие к завещанию

Я говорю себе: из кожиНе лезь, смири строптивый дух;И на твою могилу тожеСкотину выгонит пастух.И ты у будущих столетийБезсмертной славы не проси.Ведь память, как на всей планете,Недолговечна на Руси.И симментальская короваСжует могильную траву.И жизни вечная основаПреобразится наяву.Свершится таинство коровье,Неразрешимое пока.И кто-то выпьет на здоровьеБольшую кружку молока.И обретет свое значенье,И перевоплотится вновьМое высокое мученье:Свобода, Песня и Любовь.Михаил Дудин, СПб.

А в желании прославиться ничего дурного нет – зачем тогда писать? Только для этого надо писать хорошо или совсем хорошо.

Ну кто из нас не бредил славой?!Так ждут в тоске у кабакаС башкою пьяной и шалавойЗамызганного пятака.И я переводил чернилаВо тьме чердачного угла…Она мне долю отравилаИ ядом в плоть мою вошла.Во мраке к солнцу шел безвестнойТропой, срываясь, одинок,Когда безславье смертной безднойЧернело возле самых ног.Она моею стать могла бы,Когда б еще один прыжок!..И раскаленный уголь славы,Шипя, ладонь мою прожег.И зуд ее, стыдней, чем похоть,Страшней, чем на зрачке пятно!Она ж как этот самый локоть,Что укусить нам не дано.И сколько мальчиков, сгорая,Погибло, вскинув руки к ней!..А кто ж вошел в те двери рая,В тот сонм классических теней?Кто ж отхлебнул от этой чарки?..Кто будет в зелени густойОдин стоять, сутулясь, в паркеНад городского суетой?Евгений Винокуров

Помню разговор с одним кандидатом в депутаты: «Я во власть не стремлюсь». А зачем тогда я за тебя листовки пишу, корячусь? Есть разные пути для славы – один длинный, каменистый, обрывистый, но трудовой; другой – лизоблюдский, партийный, «по знакомству» или застольям. Они-то в первую очередь и тонут в Лете. А заслуженная, с потом и кровью, слава – что ж… Еще заметил: нравится поэтам средней руки посвящать друг другу стихи. Как-то нескромно это… Да и рецензии сейчас – сплошная патока, а поэзии-то почти и нет…

Мне кажется: придет признанье,А я уж прорасту травой.Так не со мной одним в России,Так было не с одним со мной.Василий Кулемин

«Путь искателя славы человеческой – постоянное и разнообразное человекоугодие» (Свт. Игнатий Брянчанинов † 1867).

– Подальше убратьсяИз мира огромности?Подальше держатьсяВ тени или скромности?Я слышал. СпасибоЗа все поучения.Лишь дохлая рыбаПлывет по течению!Я буду боротьсяСо всем ненавистным мнеЗа счастье, за солнцеЗа вечные истины!За жизнь, за призванье,За место, за званье!Николай Глазков

Был такой хороший поэт – Роберт Иванович Рождественский (1932–1994). Хотя почему я говорю – был? Он и сейчас не забыт ни друзьями, ни дочерьми, ни читателями. Честно говоря, я его для себя недавно открыл. Да нет, стихи его читал и слышал – их невозможно было не услышать тогда, когда Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина и Рождественский завладели умами молодежи. Именно тогда прозвучало безсмертное евтушенковское: «Поэт в России больше чем поэт». Интерес к поэзии, ее воздействие в 60-х годах было огромным. Об этом времени ностальгически вспоминают нынешние поэты, вынужденные пробавляться тиражами от 100 экземпляров за собственные деньги.

Но я отвлекся. Я любил поэзию всегда, но за сборниками не гонялся, а толстогубого заику Роберта видел только по телевизору. Как-то он все был, был, а потом пропал. И только сейчас, когда я приобрел его книгу «Мгновения, мгновения, мгновения…» (помните его песню из сериала «Семнадцать мгновений весны»), я узнал о его трагической судьбе. У Роберта обнаружили опухоль в голове величиной с куриное яйцо. Тогда, в начале 90-х, еще действовало «телефонное право», а томографию делали только членам ЦК. Он часто падал в обморок, ему становилось хуже. Наконец, с огромным трудом друзья договорились, что Рождественскому сделают операцию в Париже. Потом вторую. Потом Роберта отвезли домой в Москву; и опять больница. Умирал Роберт Иванович очень тяжело:

То нахлынет боль, то отпустит боль, —отчего болит, сам не знаю я…Песни главные есть в судьбе любой:колыбельная и поминальная…Не спеши ко мне, поминальная!Все равно тебя не услышу я…

Усталый Леонид Рошаль вышел из операционной и сказал: «Его сердце останавливалось семь раз, и семь раз нам удавалось его завести. Восьмой раз стал последним». Но я думаю, сердце поэта бьется до тех пор, пока помнят, читают, издают его стихотворения – поэт уходит, но оставляет людям свою душу…

Ах, как мы привыкли шагать от несчастья к несчастью…Мои дорогие, мои безконечно родные, прощайте!Родные мои, дорогие мои, золотые,останьтесь, прошу вас,побудьте опять молодыми!Не каньте беззвучно в бездонной российской общаге.Живите. Прощайте…Тот край, где я нехотя скроюсь, отсюда не виден.Простите меня, если я хоть кого-то обидел!Целую глаза ваши.Тихо молю о пощаде.Мои дорогие. Мои золотые.Прощайте!..Постичь я пытался безумных событий причинность.В душе угадал…Да не все на бумаге случилось.* * *

Читатель вправе делать замечания – книга для него написана. Но читатель и писатель, как ни странно прозвучит, равны в своих обязанностях: писатель должен быть доступным, доходчивым, говорить о насущном, а читатель должен быть вдумчивым, если позволите, умным. Константин Паустовский признавался: «Я пишу, превращаясь в книги, я даю себя всем». Иной читающий, и книгу-то не долистав до конца, уже хватается за перо: «А у вас то не