Тяжелый разговор с отцом, после которого у Вадика до сих пор болела исхлестанная задница, состоялся неделю назад.

– Не понимаю, в кого ты такой, Вадим, уродился? Мать с медалью школу закончила. Артур тоже. Вон, в университете учится. Я, пусть не семи пядей во лбу, однако среднее образование без проблем получил. А ты… Совсем распустился. Нет, это даже подумать страшно – директора обхамить! В наше время сразу бы из школы вылетел. И на завод, к станку.

– Что я такого сказал-то? – жалобно промычал Вадик. – Подумаешь, придурком назвал. Нечаянно вырвалось.

– Нечаянно? Директора? Придурком? Ну-ну… – отец угрожающе потянулся к ремню на джинсах и, потянув за конец, расстегнул пряжку. – Ты, Вадька, совсем без тормозов. Я, конечно, не доцент какой, двадцать лет баранку кручу, но и то знаю, что в эпоху Римской империи никаких фашистов не было. Немцев, кстати, тоже. А Юлий, мать его, Цезарь, с германскими и галльскими племенами воевал. Вишь, столько времени со школы прошло, а до сих пор помню.

– Помнишь, помнишь, – осторожно кивнул Вадик, не без опаски наблюдая за распускающейся в отцовских руках тонкой кожаной лентой орудия возмездия за честь образования. – А что, германцы и немцы – не одно и то же? Между прочим, в кино фашистов то так называют, то этак. Сам слышал.

– В кино? – взревел отец. Лицо его перекосило. – В кино?! Ты, гаденыш, про книги когда-нибудь слышал? Да чёрт с ними, с фашистами! Кто дал тебе право учителя оскорблять? Не просто учителя, между прочим, а директора школы? Да еще и нашего соседа. Подумал, как мы с матерью теперь в глаза ему смотреть будем? А? Стыдобища! Вел бы себя, как положено, перешел бы в седьмой. У вас полкласса придурков, а второгодник – только ты. А все почему, спрашивается? Да потому, что у остальных хоть капля совести, но присутствует. Сымай штаны, раздолбай!

– Па-ап… Может, не надо? – попятился к двери Вадик.

– Стоять. Сымай, я сказал, – перешел на зловещий шепот отец.

Шесть дней пришлось безвылазно проторчать дома. Целых шесть дней! Отец после рейса отдыхал, изредка и ненадолго выходя из квартиры до ближайшего магазина за продуктами, поэтому Вадику вырваться на улицу не представилось ни единой возможности.

Но кто долго терпит – пусть невольно – дождется своего звездного часа обязательно. И Вадик дождался.

За неделю, проведенную в четырех стенах, у коварного мстителя созрело в голове два основных плана. Как в кино – план «а» и план «б». Был еще резервный план «в». Но это уж на крайний случай. Потому как предполагал он наибольшие из всех трех проектов материальные затраты. При этом виделся наименее разрушительным.

План «а» предусматривал «Отмщение Силой» и предполагал покупку пол-литрового пакета кефира наивысшей жирности и бросок сей зловещей бомбы обидчику в спину.

Метательный снаряд был приобретен Вадимом в начале девятого утра, то есть сразу после открытия магазина. Но место засады – кусты перед подъездом врага – вследствие своей колючести не выдерживали никакой критики. Потому через час измученный мститель перебазировался на ближайшие качели.

В томительном ожидании прошли долгих три часа, но неприятель перед собственным подъездом так и не объявился. Не показывались на улице и домочадцы ненавистного Грека. Странным казалось еще и то, что за оконным стеклом квартиры директора последние минуты кто-то мелькал.

В конце концов, июньская жара и подобравшийся к брюху совсем нешуточный голод заставили нашего партизана от плана «а» отказаться, кефир употребить по назначению и перейти к плану «б», предусматривающему «Отмщение Презрением».

Определив номерной код доступа по наиболее залапанным кнопкам и проникнув в душную темень подъезда, Вадик припал ухом к замочной скважине на двери девяносто шестой квартиры. Убедившись, что внутри кто-то ходит, осторожно озираясь, расстегнул ширинку, стянул с истерзанной ремнем плоти брюки, трусы и уже почти уселся на корточки прямо над резиновым ковриком, чтобы свершить акт справедливости, когда вдруг изнутри «апартаментов» напротив, из девяносто восьмых, раздался знакомый звук поворачивающегося ключа, а вслед за ним скрип несмазанных петель.

Скорость, с которой Четверткин-младший ретировался с места незавершенной мести по плану «б», сделала бы честь ямайскому чемпиону Болту и даже самому Михаэлю Шумахеру, но нашего страстотерпца оставила без удовлетворения. Причем не только без морального, но и без физиологического.

Оставалось два варианта. Первый – вернуться домой и дождаться завтрашнего дня, когда можно будет повторить все сначала или… Второй – приступить к исполнению резервного плана «в» – «Отмщение Оскорблением».

С первым вариантом было не все так просто, потому что календарем следующим днем за сегодняшним предполагалась суббота. Выходной. Мать, да и множественные соседи, если только не разъедутся по дачам, будут сидеть дома. А лишние свидетели, как известно, в преступных замыслах – огромная помеха. Нет, можно дождаться понедельника. Но в воскресенье вечером возвращается из рейса отец, а это еще хуже – вообще из дома не выйти. Вторую часть наказания – «две недели сидеть дома и учить историю, понял?» – пока никто не отменял.

Что ж, придется исполнять вариант два…

Черная краска в большом аэрозольном баллончике стоила двести десять рублей. Ровно столько, сколько сэкономил Вадик за четвертую четверть на школьных завтраках. Ну да, ничего. Для святого дела никаких денег не жалко. И потом, когда наказание закончится, монет можно будет у отца выклянчить. Он, в принципе, добрый. Когда не ругается.

Гаражи, точнее, их задняя стена, построенная очень кстати перед домом, являла почти идеальную поверхность для воплощения в жизнь резервного плана «в». Вот только что написать? Надо б такое, чтобы было на всю жизнь обидно. И понятно. Про целевую аудиторию слыхали? По телеку недавно передача была…

«Греков, ты сволочь!»

Нет. Лучше: «Грек – собака!»

Нет, тоже нехорошо. Собак-то зачем оскорблять? Они вполне себе хорошие.

А так: «Греков – задница!». Класс! То, что Пилюлькин прописал…

Однако по мере приближения к гаражам, Вадиковы мысли приняли совсем иной оборот, по которому резервный план оказывался не таким уж и безупречным. Почему? Да все очень просто – в кино часто показывают, что преступника изобличают по почерку, как бы тот ни старался его изменить. Какой-то кошмар, чесслово… Впрочем…

Решение пришло само собой. Чтобы не палиться, Четверткин-младший, дождавшись, пока за окном квартиры ненавистного директора перестанет мельтешение, выскользнул из-за толстого тополя, за которым некоторое время прятался и быстро, но аккуратно вывел на стене шипящей струей из баллона приличного размера символ, отдаленно напоминающий букву