Шрифт:
Закладка:
В последние дни он чувствовал, как без руля и без ветрил плывет по «больному, измученному штормом, голодному миру». Отчаяние едва не поглотило его, но он не переставал бороться. День, когда индийцы праздновали обретение независимости — 15 августа 1947 года, — Ганди провел в посте и молитвах. Вскоре после этого он исходил и изъездил все молодое государство, на поезде и пешком, чтобы унять кровопролитие. Он добился если не своих целей, то своих средств.
Способы борьбы важнее, чем ее цель. Я хорошо боролся. Я распознал несправедливость и бросил ей вызов. Я проявил творческий подход и с чистым разумом выступил против коварного врага — Индийских железных дорог. Я не прибег к насилию, хотя очень хотелось. Должен признать, что результаты оказались не теми, на которые я рассчитывал, но корень моих страданий — в желаниях, а не в этих результатах. Кроме того, будут ведь еще и новые битвы. Они всегда будут.
Кайлаш помогает мне поднять багаж в вагон и напоминает, чтобы я запер чемоданы на ночь. Непременно, обещаю я. Мы обнимаемся на прощанье, и он спрыгивает из вагона обратно на платформу. Несколько секунд я слежу за ним, а потом он исчезает в теплом ночном Дели, где в воздухе хоть топор вешай, а люди там — бесчисленные неугомонные души, спорящие друг с другом из-за тесноты и запутанной системы общественных отношений, любящие и спорящие, спорящие и любящие, а иногда и то и другое вместе.
* * *
Свое последнее путешествие Махатма Ганди тоже совершил на поезде. Через тринадцать дней после убийства его прах отправили по железной дороге в Аллахабад — город на слиянии трех священных рек. Там он и обрел покой.
На всем протяжении пути люди собирались, чтобы хоть одним глазком взглянуть на этот поезд. Слезы на глазах, руки сложены в прощальное «намасте». Ночью в деревнях зажигали костры и факелы, крича «Махатма Ганди, ки-джай!» — «Победа за Ганди!». И в поезде, оборудованном для этого рейса, вагоны были только третьего класса.
Время: 17 часов 34 минуты. Где-то на Манхэттене. Поезд линии F нью-йоркского метро, следующий из ниоткуда в никуда.
Я уже давно катаюсь по линии F — дольше, чем рекомендовали бы другие пассажиры или психиатры. Я ездил им в Джамейку, Квинс, Кони-Айленд, Бруклин и еще много куда. Целую неделю поезд линии F был моим домом.
Поверьте, я не выжил из ума. У меня есть важная миссия: я разыскиваю доброту. Согласен, нью-йоркская подземка не лучшее местечко, чтобы ее искать. По мнению многих, это бессердечное царство теней. Но именно поэтому я здесь. Думаю, если мне удастся найти доброту в нью-йоркском метро, то уж точно не составит труда отыскать ее в любой точке земного шара.
Я изучаю окружающую реальность взглядом Торо и слухом Шопенгауэра, вылавливая малейшие намеки на добрую волю. В вагон заходят трое молодых людей. Явно работают вместе. До меня долетают обрывки их разговоров. «Ей надо самой уйти…» — «Нет, пускай ее увольняют…» Нет, здесь доброты не будет.
Вот мужчина-латиноамериканец в бейсболке «Нью-Йорк Янкиз» случайно задевает другого пассажира. «Прошу прощения», — говорит он. Смотрим еще. Вот женщина, прижимающая к груди маленькую белую собачку, спотыкается и врезается сразу в троих. «Извиняюсь», — говорит она. И тот и другая проявили вежливость, но доброту ли? Вежливость — это социальная смазка-лубрикант, доброта — социальный суперклей. Культура, где поощряется вежливость, не обязательно отличается добротой.
Рядом со мной сидит парень в худи и рваных джинсах. В уши плотно вставлены наушники, он подался вперед, спит. Или мне так кажется. Когда приближается мальчишка, продающий конфетки, чтобы собрать денег для своей школы, парень просыпается, выуживает из кармана долларовую купюру и отдает подростку. И тут же возвращается к музыке и сну. Еще раз напоминаю себе: всегда подвергай сомнению предположения.
* * *
Вместе со мной по линии F путешествует странная книга под названием «Беседы и суждения». По ней мы и знаем Конфуция. Сам он не писал ее[126]. Это сделали его ученики, извлекая из мудрости Учителя самую ее суть и, возможно, добавляя по щепотке собственные мысли, — как когда-то Платон «дополнял» диалоги Сократа. «Беседы» — прекрасное чтение для подземки. Здесь собраны короткие диалоги и емкие афоризмы, их удобно усваивать по кусочкам, в перегонах между станциями. У этой книги такой же непредсказуемый ритм, как и у поезда метро. Вот Конфуций поясняет важность почитания родителей, а вот уже советует, одежду какого цвета лучше надеть.
Так и хочется заключить, что в книге нет единой связующей темы и каких-либо основательных идей. Но они есть. Пусть поезд метро перемещается кое-как, но все же он куда-то движется. То же самое и у Конфуция.
Мы прибываем на станцию «Восточный Бродвей» на Манхэттене, я выхожу из вагона, поднимаюсь по ступенькам — и меня заключает в объятия тот самый ужасный день, когда ранняя весна по ощущениям все равно что зима. Застегнув куртку и намотав шарф поплотнее, я направляюсь на запад — в поисках человека.
Через несколько кварталов сворачиваю за угол — и меня придавливает к земле зрелище торгово-жилого комплекса в каком-то обезличенном советском стиле. «Конфуций-плаза» своим сомнительным великолепием не уступает автобусной станции фирмы «Грейхаунд».
Я прохожу мимо социального детского садика «Конфуций», аптеки «Конфуций», сворачиваю направо у цветочной лавки «Конфуций», ну а там, прямо между оптикой «Конфуций» и магазином хирургических принадлежностей «Конфуций», скрывается… Конфуций.
Роста в нем под три метра, но почему-то я не чувствую себя рядом с ним маленьким. У него узнаваемая бородка, длинная и тонкая, одновременно аккуратная и непослушная. Руки сложены, глаза светятся мудростью. Взгляд этих мудрых глаз направлен в сторону Боуэри-стрит и явно видит все. Видит магазин лечебных трав «Лин Систер» и отделение банка «Абакус». Видит студию танцев («Научим бальным танцам и латине!») и пекарню «Голден Манна». Видит доброту — как стайку первоклашек ведет группа нянь, — а по «Конфуций-плаза» в это время проносится холодный ветер.
Я останавливаюсь у подножия статуи, на котором на китайском и английском написано: «Глава о Великой гармонии». В этой самой главе Конфуций рисует утопическую картину государства, где правители мудры, преступники устрашены и все живут словно одна семья. Довольно смелая картина мира, учитывая, что в V веке до нашей эры идея доброты была в новинку.
Довольно долго я стою там, забыв о холодной весне, воображая себе этот идеальный мир и неидеального человека, давным-давно его придумавшего.
* * *
Жизнь у Конфуция была тяжелой даже на фоне других философов. Родился он в довольно зажиточной семье, но, когда ему было всего три года, его отец-военный умер. Конфуция растила мать, вынужденная бороться за выживание. Мальчик помогал ей, берясь за любую черную работу. Одновременно он штудировал китайскую классику — «И цзин», или «Книгу перемен».
