Они велели мятежникам отойти, но те продолжали приближаться. Внезапно прозвучала команда — и десятки индийцев-полицейских набросились на людей и начали колотить их по головам дубинками, обшитыми сталью. Ни один из протестующих даже не поднял руки, чтобы защитить себя. Они просто падали, будто кегли.

Со своего места я слышал, как с отвратительным звуком дубинки бьют по незащищенным черепам людей. Люди падали наземь, без сознания или корчась от боли, с раскроенными головами, сломанными плечами. Остальные, не нарушая строя, безмолвно и упорно двигались вперед, пока и их не настигал удар[120].

Наблюдая за этой чудовищной сценой, Миллер ощущал противоречивые чувства: «Западному уму трудно понять, что такое непротивление. Меня переполняло неясное ощущение беспомощной ярости и ненависти, причем почти в равной степени к полицейским и к этим людям, столь покорно шедшим под удары».

Вслед за Миллером любой из нас недоумевал бы: да что с ними, с этими гандианцами? Почему они не отбиваются?

Они и отбивались, ответил бы Ганди, только ненасильственным способом. Они сопротивлялись полиции самим своим присутствием и своими мирными намерениями. Если бы они дали физический отпор, полицейских это разозлило бы еще больше и теперь их агрессия была бы вроде как обоснованной. Такую эскалацию насилия Ганди счел неумной. Любая победа, добытая путем насилия, — кратковременна и иллюзорна. Она лишь откладывает очередное кровопролитие.

Чтобы смягчить человеческие сердца, нужно время. Прогресс не всегда заметен невооруженному глазу. После рейда на солеварни и столь кровавой реакции на него на первый взгляд ничто не изменилось. Индия оставалась британской колонией. Но кое-что все же стало другим. Англия потеряла моральное превосходство, а также желание топить в крови тех, кто раз за разом отказывался отвечать ненавистью на ненависть.

Ганди никогда не считал ненасилие тактикой, «одеждой, которую можно снимать и надевать по своему желанию». Это принцип, столь же непререкаемый, как закон гравитации. Если он справедлив, то можно ожидать, что ненасильственное сопротивление будет приносить успех всегда и везде, точно так же как гравитация работает хоть в Лондоне, хоть в Токио, и в XVIII веке, и в XXI. Так ли это? Или Ганди был уникальным случаем, когда все звезды сошлись?

В 1959 году Мартин Лютер Кинг — младший приехал в Индию и встретился с последователями Ганди, в том числе с его родными. Эта поездка произвела на Кинга большое впечатление. Несколькими годами позже он воплотил «строгую любовь» ненасильственного сопротивления в движении за права человека. В других местах ненасилие тоже привело к успеху: в 1980-х годах — на Филиппинах, в начале 1990-х — в Восточной Европе. В рамках подробного исследования примерно трехсот случаев ненасильственного сопротивления ученые Эрика Ченовет и Мария Стефан выявили, что эта стратегия срабатывает более чем в половине случаев (и частично срабатывает еще в четверти)[121].

Один явный случай, когда ненасилие не сработало и не могло сработать, — это случай Адольфа Гитлера. В 1939-м и 1940-м Ганди написал Гитлеру несколько писем, призывая его избрать мирный путь. Вскоре после этого Ганди произнес фразу, которую, пожалуй, можно назвать одной из самых неверно истолкованных в истории: «Я не думаю, что герр Гитлер так уж плох, как его изображают». Даже после Второй мировой войны, когда стали понятны чудовищные масштабы холокоста, Ганди говорил, что евреи «должны были лечь под нож мясника. Они должны были броситься в море со скал… Это пробудило бы весь мир и народ Германии».

Какие выводы мы должны были сделать из таких очевидно необоснованных, наивных комментариев? Был ли мошенником этот «полуголый факир», как его называл Черчилль? Не думаю. Ошибкой было бы отвергать его идеи потому, что они не срабатывали всегда и везде. Быть может, закон любви Ганди менее подобен гравитации и более — радуге: это естественное явление, проявляющееся лишь иногда, при определенных обстоятельствах, но если это случилось — нет ничего прекраснее.

* * *

Об эффективности ненасильственного сопротивления я много узнал от моего пса Паркера. Он наполовину бигль, наполовину бассет-хаунд и на сто процентов гандианец. Паркер обладает упорством Ганди и его преданностью принципу ненасилия.

Подобно Ганди, Паркер знает, где и когда он хочет гулять. Если я предлагаю альтернативу, он выражает свое неудовольствие тем, что всем своим немаленьким весом присаживается на корточки и отказывается двигаться с места. Иногда ложится и лежит — растопырив лапы и глядя в сторону. Этот маневр — я называю это «полный Ганди» — он проделывает на публике. На тротуарах, в зоомагазинах, посреди людных улиц. Это смущает.

Паркер не кусается. Не бьет лапами. Не лает, не рычит. Просто сидит на месте, спокойно, но упорно сопротивляясь. Он не нанесет мне вреда, но и помогать не станет.

Я же, признаться, реагирую, как британский правитель. Злюсь, ругаюсь. Паркер, словно Ганди, ставит эксперимент, а я в нем — испытуемый. Как я отреагирую на его бесящую, но стопроцентно мирную провокацию? Разозлюсь? Проявлю насилие? Если так, то когда я пойму всю глупость этой своей выходки? Может, сегодня, а может, завтра. Вот и хорошо. Паркер никуда не спешит.

Вздумай он взбунтоваться, пользы от эксперимента было бы меньше. Поглощенный собственным возмущением, — да ты меня укусил! — я позабыл бы, что сам виноват, и мое сердце ожесточилось бы. Упорный отказ Паркера дать сдачи или отступить обнажает мою агрессивность, и я, видя ее, в результате сознательно отказываюсь от агрессии. Давать отпор можно лишь тому, что видишь. И Паркер, мелкий шельмец, помогает мне увидеть.

Отвергнуть насилие, мыслил Ганди, недостаточно. Нужно найти новые способы превратить врагов в друзей. Насилие чаще всего происходит не из злобы, а из отсутствия воображения. Агрессор — всегда ленивый человек. Не желая поломать голову над решением проблемы, он с размаху бьет или хватается за пистолет. Все это слишком банально. Ганди хватило бы одного взгляда на мою возню с Паркером, чтобы призвать меня мыслить творчески. Экспериментировать.