— Учат, — поясняет Кайлаш. — Эта девочка — нищенка. Она никогда не была в школе, и вот добровольцы становятся ее учителями.

Такую самоотверженность Ганди бы одобрил. Вот она, Индия. Вы уже готовы списать ее со счетов — и вдруг неожиданное проявление доброты возвращает вам веру в эту страну.

Мы входим на станцию делийского метро и будто попадаем в иной мир: все сверкает, все новое и чистое.

— Главная артерия Дели! — с гордостью говорит Кайлаш.

Поезд как раз отправляется, но я не решаюсь войти: там жуткая толпа.

— Подождем следующего?

— Нет, — говорит Кайлаш. — Там будет то же самое. Час пик.

— Воскресенье же, — говорю я.

— Индия, — молвит Кайлаш, будто это все объясняет; и это в самом деле все объясняет.

Мы протискиваемся в вагон. До моего слуха доносится бодрое, не слышанное с лондонских времен «Соблюдайте осторожность при посадке в вагон». В Индии зазоры между вагоном и платформой шире и коварнее. Нужно быть особо внимательным.

* * *

У Мохандаса Карамчанда Ганди была четкая позиция по многим явлениям. Кроме поездов. Когда две американки спросили его, правда ли, что он не любит железную дорогу, ответ был: «И да и нет».

С одной стороны, Ганди видел в поездах очередной инструмент, помогавший Британии держать Индию под контролем. Кроме того, подобно многим другим философам, с которыми я имел дело, он побаивался высоких скоростей. «Для чего миру все эти способы быстрого передвижения? — спрашивал он. — Как все они способствуют духовному росту человека? Быть может, они, напротив, ему препятствуют?» Но именно поездами, почти всегда третьим классом, он исколесил всю Индию, трогая души и воспламеняя сердца.

Одна же поездка навеки изменила жизнь Ганди и весь ход истории. Стоял 1893 год. За неделю до этого дня Ганди прибыл в Южную Африку. Адвокатская контора, где он служил, направила его из Дурбана в Преторию для работы над одним важным делом. Ему купили билет в первый класс на ночной поезд.

На станции Марицбург в купе вошел белый пассажир, взглянул на Ганди — и позвал проводника, а тот потребовал, чтобы Ганди перешел в третий класс.

— Но у меня билет в первый, — возразил Ганди.

— Неважно, — ответил проводник. — Цветным здесь не место!

Ганди уходить отказался. Пришел полицейский и вытолкал его из поезда.

Стояла ужасно холодная ночь. Пальто осталось у Ганди в багаже — из гордости он не просил его выдать. Дрожа от холода, он стал размышлять. Что делать? Вернуться в Индию или остаться в Южной Африке и бороться с несправедливостями вроде той, которой он только что подвергся?

К рассвету он принял решение: «Убежать назад в Индию, не исполнив своего обязательства, было бы трусостью. Лишения, которым я подвергался, были проявлением серьезной болезни — расовых предрассудков. Я должен попытаться искоренить этот недуг, насколько возможно, и вынести ради этого все предстоящие лишения». В тот момент он и избрал свой путь. И хотя на этой дороге неизбежны были ямы, откосы и столкновения, он не сошел с нее до конца своих дней.

Десятилетия спустя, когда американский миссионер Джон Мотт попросил Ганди описать свой самый созидательный опыт, тот рассказал об инциденте в южноафриканском поезде. Момент принятия твердого решения он и приравнял к созиданию. Некоторые биографы отмечают, что Ганди совершенно не интересовался искусством. Лишь изредка он мог почитать роман, отправиться в театр или на выставку картин. У него не было ни зоркого глаза Торо, ни чуткого музыкального слуха Шопенгауэра. В Лондоне он учился танцам, но вскоре обнаружил полное отсутствие чувства ритма.

Но ошибкой было бы предполагать, что в нем напрочь отсутствовала творческая искра. Она была. Просто проявляла себя необычно. Кистью Ганди была его решительность, холстом — людские сердца. «Подлинная красота, — говорил он, — это творить добро вопреки злу». Любое насилие — следствие недостатка воображения. Для ненасилия нужно творчество. И Ганди всегда искал новые, неиспробованные способы борьбы.

* * *

Выйдя со станции метро, мы сразу же теряемся. Кайлаш спрашивает у парня-рикши, куда нам идти, но получает довольно неопределенный ответ. Еще через десяток метров мы встречаем полицейского. Он в маске — настоящей, с фильтрами. На моей фильтров нет. Я подсчитываю ущерб, нанесенный моим легким, а Кайлаш в это время спрашивает дорогу у полицейского.

Тот указывает в противоположную сторону от той, куда указал рикша. Кайлаш все еще не удовлетворен и обращается к третьему прохожему. «Никогда не спрашиваю только одного человека, — объясняет он. — Всегда двух или трех». Жизнь в Индии сплошь построена на треугольниках. Ганди, по природе великий экспериментатор, знал это как никто другой.

Мы подходим к старому Бирла-Хаусу. Это место больше всего тянет на звание дома для бродяги Ганди. Сам дом — точнее, территория-компаунд — принадлежал его другу, богатому промышленнику Гханшьямдасу Бирле.

Я ощущаю знакомое чувство умиротворения. Здесь я бывал уже много раз, хотя каждый раз мне трудно найти сюда дорогу. Это место влечет меня, как и сама фигура Ганди, и я не могу объяснить почему. Мне нравятся просторные лужайки, белые камни, которым придали форму ступней Ганди, веранды, где так легко представить себе Махатму — 78-летнего юношу в широкой соломенной шляпе и белой набедренной повязке-дхоти. Он склонился над очередным письмом, играет с правнуками, а может быть, помогает управлять шатким суденышком — молодым индийским государством.

Есть места, освященные знаками божественного присутствия, например древо Бодхи, под которым Будда достиг просветления; а есть — ставшие священными в память об ужасном насилии. Геттисберг в США. Нормандия во Франции. Бирла-Хаус — из последней категории. Именно здесь Ганди сделал свой последний шаг, испустил последний вздох.

В последний день своей жизни Махатма Ганди по своему обыкновению проснулся в половине четвертого утра. Почистил зубы — как и большинство индийцев, обычным прутиком. Стояло холодное январское утро. Его правнучка и помощница Ману накинула шаль на его костлявые плечи. Он выпил стакан воды с лимоном и медом, а затем — апельсиновый сок, как делал каждый день. Он питался просто и полезно. Хотел прожить долго — до 125 лет, как он сам говорил, — а для этого надо держать себя в форме. Успех борьбы зависит от борца. «Сырая спичка не подожжет полено», — говорил Ганди.

* * *

Кайлаш часто ходит вместе со мной в Бирла-Хаус. Как я уже говорил, он мой друг, но так было не всегда. Какое-то время Кайлаш был моим слугой. Я понимаю, что для западного уха эти слова звучат диковато, но так и было: именно «слугой» называли Кайлаша другие, и так же он называл себя сам.

Познакомились мы давным-давно, в 1993 году. Я только что приехал радиокорреспондентом в Дели. Все мне казалось странным и незнакомым. Негде было жить; все квартиры, которые мне попадались, оказывались слишком дорогими, слишком шумными или полными летающих тараканов размером с небольшую птицу.