* * *

К полудню делийское солнце начинает припекать сильнее. Я спрашиваю у Кайлаша, какие у него бывали в жизни конфликты. Их у него было достаточно, я уверен. Самый ограниченный ресурс в Индии — это личное пространство. Подобно дикобразам Шопенгауэра, 1,3 миллиарда индийцев постоянно пытаются устроиться так, чтобы им было друг с другом терпимо. Пока до этого далеко. Иногда дикобразы друг друга колют.

Во францисканском пансионе, куда мы с женой определили Кайлаша, у него то и дело возникали драки с другими мальчишками из-за украденных носков или футболки. Теперь-то он домовладелец и рантье и беспокоиться о носках ему нет нужды. Однако деньги не гарантируют свободу от конфликтов. Просто ставки становятся выше. Так вышло и с Кайлашем.

Он рассказывает, как повздорил с одной арендаторшей. Он просил ее выключать наружное освещение ее магазина после закрытия, так как один из соседей считал, что свет дает ему право тут парковаться, и загораживал тем самым проход в магазин канцелярских товаров «У Эммы».

«Я ей повторял и повторял: выключайте, пожалуйста, свет!» Женщина злилась, а Кайлаш оставался невозмутим. Какое-то время. Однажды он в очередной раз увидел, как она уходит и оставляет свет включенным. На очередную просьбу выключить свет она заметила, что счета за электричество оплачивает не Кайлаш, а она сама. Он повысил голос. Она тоже. Это не была ссора в духе Ганди.

— И что же, — спросил я у Кайлаша, — она была права?

— Да. Права и в то же время неправа, — ответил он.

Вот это, по-моему, ответ в духе Ганди. Если представить правду в виде пирога, то у каждой стороны конфликта будет свой кусочек. И чем торговаться за кусочки, лучше испечь пирог побольше.

* * *

В последний час последнего дня своей жизни Махатма Ганди провел встречу с министром только что созданного правительства Индии. После этого Ману принесла ему ужин — две чашки козьего молока, стаканчик овощного сока и три апельсина. За едой он прял кхади на своей прялке-чархе. Отметив, что на часах пять с небольшим, он легко поднялся на ноги. Пора было на вечернюю молитву. Ганди терпеть не мог опаздывать.

Его правнучки, которых он ласково называл «мои тросточки», поддерживали его с обеих сторон, пока он шел к месту для молитвы, где его уже ждали несколько сотен соратников. Сняв руки с плеч девушек, Ганди сложил их в жесте «намасте», приветствуя толпу.

В этот момент и подошел к нему крепкий мужчина в тунике цвета хаки. Ману решила, что он хочет дотронуться до ног Ганди в знак благоговения. Так часто бывало, и Ганди терпеть этого не мог. «Я самый обычный человек! — говорил он. — Зачем вам пыль с моих ног?» Ману сказала мужчине, что он мешает Ганди. «Ты что, хочешь его смутить?» — спросила она.

Тот резко ее оттолкнул — так, что она отступила на шаг назад, выронив четки и чехол для очков Ганди. В тот момент, когда она нагнулась за ними, один за другим прозвучали три выстрела. Воздух наполнился пороховым дымом, вспоминает Ману. «Стало почти совсем темно». Все еще держась на ногах и сложив руки в приветственном жесте, Ганди произнес: «О, Рама!» — и упал замертво[124].

Здесь запечатлены его последние шаги. Вереница белых каменных следов ведет по лужайке и обрывается там, где Ганди настигли пули убийцы. Мы с Кайлашем поставили ноги на два последних следа. Две босые ноги — коричневая и белая. Камень отдает холодом. Не в первый и не в последний раз я задаюсь вопросом: почему места чьей-то гибели наполняют меня таким умиротворением?

— А ты бы согласился? — спрашивает Кайлаш.

— На что?

— Жить вместе с Ганди. Пошел бы жить в его ашрам, если бы мог?

У Ганди были миллионы почитателей, но самых близких последователей было всего несколько сотен. Жить с ним рядом было непросто. Ближайшие помощники обязаны были соблюдать одиннадцать обетов, от простых (не красть) до трудных (физический труд) и совсем тяжелых (воздержание). Ганди, как мы уже видели, не всегда был приятен в обхождении. Бывал требователен, бывал жесток. «Жить с Ганди — словно ходить по лезвию меча»[125], — говорил один из его приближенных. Способен ли я столь искусно удерживать равновесие? — думаю я.

— Да, — наконец отвечаю я Кайлашу. — Я бы стал жить с Ганди.

Мои слова будто произносит кто-то другой, но я понимаю, что они искренни. Иногда мы не осознаем правды, пока не произнесем ее вслух. Я бы стал жить с Ганди — не вопреки высоким требованиям, а именно из-за них. Я трачу много денег и времени на повышение уровня комфорта, а ведь я знаю, что нужно мне не это. Как там говорил Эпикур? Кому малого недостаточно, тому ничего не достаточно. На момент смерти Ганди в его собственности были только пара очков, деревянная пиала для еды, карманные часы, а также подарок японского друга — три крошечных фарфоровых обезьянки — «не вижу зла, не слышу зла, не говорю зла».

* * *

Вдыхая хлопья делийского воздуха, я выглядываю из окна такси и вижу, что пробки сегодня еще хуже, чем обычно. Мы едем на вокзал. Кайлаш настоял на том, чтобы проводить меня, хотя уже поздно. Я не стал спорить.

Пока мы ждем поезд, я рассматриваю Кайлаша. Он уже не тот тощий парнишка, с которым я познакомился столько лет назад. Он возмужал, вырос. Теперь это мужчина. И хороший человек. Я вижу в Кайлаше наследие Ганди. Упорство. Открытость новому. Неподкупную честность. Прирожденную доброту.

Кайлашу я обо всем этом не говорю. Он наверняка нашел бы это нелепым и довольно-таки кощунственным. Ганди-джи? И я? Ганди-джи на свете был один-единственный.

Может быть. А может быть, и нет. Сам Ганди не считал, что он уникум. Не бог, не святой. Просто человек, пробовавший новые непривычные способы борьбы и обладавший мощной силой, которая называется «любовь». Эйнштейн сердца.

На станцию прибывает поезд, и суета на платформе еще усиливается: носильщики тащат чемоданы размером с небольшую лодку; разносчики чая нараспев предлагают свой товар в надежде продать чашечку-другую; родственники хватают друг друга за руки, чтобы человеческая лавина не раскидала их по разным концам платформы.

Поезд замедляется и останавливается. На нем надпись: «Раджани-экспресс».

Я решил принять предложение мистера Роя и купить последний билетик на «очень хороший поезд». На «Не-Йога-экспресс». Это, конечно, была своего рода уступка, примирение с реальностью. Я проиграл. Провалился. Как и Ганди. Его мечте о мирном переходе к единой Индии не суждено было сбыться.