все страны стали получать выгоду сразу. К примеру, Россия столкнулась с проблемами. Ее первое коммерческое предприятие, тепловая электростанция, появилось в 1896 году, однако страна предпочла постоянный ток, а не переменный, и поэтому электростанции оставались небольшими, а гидроэнергетика – в основном теоретической возможностью. Первую гидроэлектростанцию в России построила армия в 1895 году – для порохового завода. Затем на Кавказе, в Сибири и в Грузии стала развиваться промышленная гидроэнергетика для добычи полезных ископаемых. Но при этом процесс создания гидросистем для коммунальных потребностей городов шел с трудом. К моменту вступления России в Первую мировую войну многие ее города по-прежнему зависели от импортного угля: не то положение, которое хотелось бы иметь любой стране.

Управление водными ресурсами лежало также в основе начальной индустриализации Италии, которая, подобно Японии, быстро трансформировалась в результате индустриализации, ориентированной на воду. Сырьевые источники, которые соответствовали промышленным моделям конца XIX века, в стране были ограниченными или попросту отсутствовали. Уголь, ввозимый из Англии, стоил втрое больше исходной цены. Большое количество работоспособного населения и конкурентоспособное производство сделали Италию привлекательным рынком для промежуточных товаров и оборудования. Растущее железнодорожное сообщение через Альпы означало, что крупные европейские рынки приблизились. Однако для полной индустриализации стране требовалось решить энергетическую проблему.

Северная часть Италии располагала реками с огромным энергетическим потенциалом. Первым гидроузлом стала электростанция на реке Горзенте недалеко от Генуи на северо-западном побережье страны, построенная в 1880–1886 годах. Резервуары, используемые в основном для водоснабжения, находились на достаточно крутом склоне, чтобы акведуки-водоводы, ведущие в город, также можно было оборудовать установками примерно на 750 киловатт. Но с учетом раздробленности промышленного сектора страны наращивание гидроэнергетики в Италии не могло происходить исключительно за счет промышленности. Оно зависело от сотрудничества между промышленниками и местным обществом.

Компания, возглавившая развитие гидроэнергетики, называлась «Эдисон» (полное название – «Итальянское общество по использованию электрической системы Эдисона», и прямого отношения к Томасу Эдисону она не имела); в 1883 году компания поставила тепловую электростанцию для освещения театра Ла Скала[77]. Она заключила договор на электроэнергию для городских фонарей в Милане, получив первый стабильный источник дохода. Впрочем, электроснабжение для освещения не было особо выгодным, поскольку на тот момент не могло конкурировать с газом. Другие электроэнергетические компании Европы и Америки справлялись с этой проблемой, диверсифицировав свой бизнес за счет электромеханического оборудования. Но итальянские кредиторы «Эдисона» не привыкли к диверсифицированным инвестициям и не разрешали компании входить в новые сферы бизнеса. Приходилось зарабатывать деньги только на электроэнергии. Это, как оказалось, стало ключевым стимулом.

Не имея выбора, компания «Эдисон» сосредоточилась на огромном гидроэнергетическом потенциале реки Адда около Милана. Из-за спада 1890-х годов компании требовался солидный контракт, если она хотела найти инвесторов. Единственной реальной потребностью нужных масштабов оказалась система общественного транспорта Милана. Компания предложила ее электрифицировать. Местные промышленники поняли, что после строительства электростанция сможет обеспечить инфраструктуру для полной электрификации производства, и тоже поддержали идею.

Сочетание освещения и трамвая обеспечило рентабельность проекту на реке Адда (инвестиционный капитал был немецким), и электростанция стала крупнейшей в Европе. Введенная в эксплуатацию в 1898 году, она была снабжена самыми мощными на континенте генераторами в 10 мегаватт и уступала в то время только электростанции на Ниагаре. К 1900 году спрос вырос, поскольку сотни фирм, использовавшие паровые двигатели, решили их модернизировать. Так в Италии рос энергетический сектор. В 1898 году проектная мощность не превышала 100 миллионов ватт. Два десятилетия спустя эта величина выросла до миллиарда ватт.

Вода со своей мощью помогла Италии присоединиться к промышленному XX веку – как помогла это сделать Соединенным Штатам, Японии и многим другим странам.

НОВАЯ РОЛЬ ДЛЯ ГОСУДАРСТВА

Третьей важной тенденцией, заметной уже в начале века, стало получение политических прав. Но ее воздействие на историю воды лучше всего видно через призму роли государства в инвестировании. Энтузиазм в отношении сельскохозяйственной и энергетической инфраструктуры, основанной на освоении водных ресурсов, увеличил потребность в инвестициях. Однако кризисы конца XIX века большей частью истощили частный капитал. Кроме того, многие такие инвестиции имели существенные признаки общественного блага.

В XIX веке, когда у большинства людей не было политической власти, серьезные инвестиции в водные ресурсы просто не происходили без частных договоренностей. Но теперь, когда по Западу стало распространяться предоставление политических прав, а растущая экономика создала определенный запас сбережений, проблема финансирования водной инфраструктуры превратилась из финансового вопроса в вопрос экономический и политический. Это стало началом современного водного государства: могущественного общественного экономического субъекта, способного вкладывать серьезные государственные ресурсы в изменение окружающей среды на благо общества.

В течение XIX столетия роль государства в значительной степени сосредотачивалась на военных вопросах, охране порядка и церковном управлении. Несмотря на первые усилия по централизации, заметные в наполеоновской Франции и Пруссии, государство не играло большой прямой роли в обеспечении массовой экономической инфраструктуры. Одним из признаков этого был тот факт, что государственные расходы в промышленно развитых странах, вроде Великобритании и Нидерландов, никогда не превышали 10 % национального дохода. Это вчетверо меньше современных показателей. Даже Италия и Франция, которые уже тогда считались чрезмерно расточительными, тратили всего лишь 12–18 % национального дохода. Но в течение XX века сложность и амбиции государства повсеместно возрастали, становясь главным инструментом коллективной организации и доминирующим фактором национальной экономики. Это проявлялось в увеличивающемся участии государства в управлении водными ресурсами.

Вовлеченность государства в сочетании с расширением политических прав, в свою очередь, усилила давление на политиков и государственных чиновников, от которых требовалось распределять государственные ресурсы для оправданных целевых программ. Во всех таких вопросах – от мелиорации до договоров на предоставление электроэнергии – принимающие решения лица сталкивались с проблемой: как выбрать, какие именно инвестиции отвечают интересам общества? Правительство нуждалось в каком-то правиле, в каком-то алгоритме, который мог бы помочь решить и сделать выбор. Именно в этот момент основой для законного распределения государственных средств стал анализ эффективности затрат.

Практика сравнения финансовых затрат и пользы от них для какого-то конкретного объекта общественной инфраструктуры впервые возникла во Франции XIX века. Жюль Дюпюи – инженер, получивший образование в Политехнической школе, которого помнят в основном за проектирование системы канализации в Париже, – в 1844 году попытался ответить на, казалось бы, простой вопрос: какой должна быть плата за пользование мостом или каналом. Это был первый случай, когда экономист анализировал вопрос «общественной полезности». В то время доминировала трудовая теория стоимости Давида Рикардо, которая постулировала, что стоимость чего-либо пропорциональна количеству труда, затраченного на производство. В данном случае этот ответ явно не подходил, потому что польза от объектов общественной инфраструктуры, очевидно, не зависит от того, сколько стоило их строительство. Дюпюи перевернул экономическое мышление. Он понял, что ценность общественной инфраструктуры следует измерять с точки зрения ее полезности для бенефициаров.

Если ценность инфраструктуры каким-то образом должна выводиться из выгод,