Чувственному мурлыканью кларнетов вторили тихие саксофоны: оркестр Гарри Холла играл «Серенаду лунного света», как Джессика и надеялась. Музыканты в белых смокингах, с напомаженными волосами сидели за усыпанными блестками пюпитрами. Сам Гарри Холл дирижировал с ленцой и бросал двадцатичетырехкаратные улыбки танцорам, перемещающимся по своим орбитам в тесноте танцзала и покрытым, словно веснушками, бликами света, которые рассыпал зеркальный шар. Джессика прижалась к Деймиану. Она была шокирована и польщена, ощутив нечто твердое в его парадных брюках.

– Ах ты проказник, что это такое я сейчас чувствую?

– Вариант «мое профессиональное удостоверение» подойдет?

Услышанное ошарашило Джессику куда сильнее, чем если бы «нечто твердое» оказалось просто эректильной тканью.

– Хочешь сказать, ты притащил сюда…

Он закрыл ей рот рукой.

– Мало ли что случится…

Танцоры плыли сквозь туман сигаретного дыма с ментолом. Солист проворковал что-то лирическое в низкий микрофон. Пары зааплодировали. Ночь и музыка продолжились. Нить сексуального напряжения все туже натягивалась между Джессикой и Деймианом. Девушка посмотрела на спутника и почувствовала, как что-то в ее груди рвется на свободу. Сила эмоций испугала ее, и привкус страха обострил голод. Перед завершающим вальсом они покинули танцзал, чтобы успеть на последний трамвай. Сидя на открытой верхней площадке и ощущая ночную жару, они курили, общаясь на уровне, превосходящем речь. Через какое-то время Джессика оперлась руками о перила, устремила взгляд на родной город, побагровевший и разомлевший в жаркой летней ночи, и произнесла:

– Вот думаешь, что в твоей жизни все устроено, что ничего никогда не изменится, а потом все резко меняется. Внезапно что-то происходит, и жизнь становится очень сложной.

– Ты о чем?

Она не сразу ответила, а прижалась щекой к медным перилам и смотрела, как мимо проплывает Дублин.

– Да, сложной. Как будто ты видишь, что все, чего ты когда-либо хотела в своей жизни, утекает сквозь пальцы и ты не можешь это остановить.

– Уходи со мной, и станешь кем захочешь.

– Не зли меня, Горман.

– Что ты. Я серьезно. Пойдем со мной.

– Да? Ты все время это повторяешь – ну идем со мной скорей, в край озер и камышей, в Слайго, к новой жизни, только мы, вместе навсегда. Мечты, Деймиан, мечты. В жизни все по-другому.

Она вернулась, когда дом № 20 уже спал и было темно, если не считать полоски света под дверью Джасмин. Полоска превратилась в клин. Дрянь стояла, скрестив руки на груди, и выглядела в своей байковой ночнушке немного грозно.

– Иди спать, чепухня шпионская.

Дрянь повела себя дерзко и упрямо:

– А вот и не пойду, не пойду. И ты меня не заставишь. – Джессика безрезультатно попыталась втолкнуть сестру обратно в ее комнату, полную плюшевых мишек, игрушечных лошадок и вымпелов Девичьей бригады. – Тебя никто не любит, Джессика. Ты разве не знала? Ты врешь, и сквернословишь, и никому не нравишься, потому что вбила себе в голову, что должна отличаться от остальных. Ты не можешь быть как все, ты обязана быть другой, лучше. Парни тебя не любят; они все говорят о тебе со смехом. «Помойка Колдуэлл», так они тебя называют – ты в курсе? Никто из них не пойдет с тобой на свидание. И только убийца из ИРА снизошел до подобного уровня.

– Заткнись! – прошипела Джессика, опасаясь разбудить чутко спящих родителей, но Дрянь преисполнилась вдохновения, ее несло. Она вдруг поняла, что может причинить сестре боль, и с мстительной самозабвенностью пользовалась новообретенным оружием, снова и снова поворачивая клинок в ране.

– Тебя никто не любит. Я тебя не люблю… совсем не люблю.

– Ну, тебе-то деваться некуда – мы же сестры.

– А вот и нет, – выдохнула Дрянь. – На самом деле ты мне не сестра. Это тот милый шарманщик с обезьянкой рассказал. Ты мне вовсе не сестра, не по-настоящему, как Джо-Джо, и мама тебе не мать, и папа тебе не отец, и ты им не дочь.

Тут Дрянь замерла, прижав руки ко рту, – осознала, что пересекла грань между праведным гневом и просчитанной жестокостью; перешла в то пространство, где причина и следствие больше не находились друг с другом в строгом соотношении и где мимолетное действие порождало колоссальные результаты.

Джессика побелела, словно вампир высосал из нее всю кровь. Ее губы слабо шевельнулись:

– Ч-что? Ты о чем? Ты что сейчас сказала?..

Услышав нарастающие истерические нотки, Дрянь, всхлипнув от страха, подалась назад, захлопнула за собой дверь спальни. Ключ повернулся в замке с неестественно громким звуком.

В этот момент зазвонил телефон.

Джессике показалось, что в мире больше ничего нет, кроме настойчивого телефонного звонка. Она спустилась вниз, чтобы снять трубку.

– Алло? Резиденция Колдуэллов. – Мать настаивала на такой формулировке, чтобы придать дому аристократический флер.

– Алло? – Женский голос, невероятно далекий. – Это Джессика?

– С кем я говорю?

– Это Джессика?

– Кто вы?

– Джессика, это ты?

– Да, это Джессика. Кто вы?

– Я твоя мама, Джессика. Твоя мама.

– Алло? Алло? Алло…

– Мама, Джессика. Мама.

В холле стояла удушающая жара.

– Что происходит?

– Вспомни, Джессика. Вспомни!

Связь оборвалась.

– Алло? Алло! Алло…

Рухнув на потертый ковер, переживший многих и многое, она… вспомнила.

Как будто жизнь была полуразрушенным мостом и Джессика стояла на краю воспоминаний, глядя на пропасть, слишком широкую, чтобы перепрыгнуть к той части прошлого, которая забылась. А потом прозвучали слова – и они стали краеугольным камнем, завершившим поврежденную арку, и теперь Джессика могла без труда перейти на другой берег, чтобы все вспомнить. Шаг за шагом она преодолела этот путь, и вся ложь, из которой состоял ее мир, упорхнула прочь стайкой потревоженных птиц. Девушка увидела, услышала, ощутила – вспомнила!

Она любила их интуитивной, некритичной любовью ребенка, и все это время они знали, что пользуются тем, на что не имеют права. Они не заслужили любви к Матери, к Отцу. Мать. Отец. Сестры. Она вырвала у них имена, титулы и оставила им чистые лица без индивидуальности, узы формальных отношений, не наполненных смыслом. Одним коротким четким ударом были рассечены нити, связывающие отдельных людей в семью.

Приемная дочь. Приемная дочь! Завертелись шестеренки предательства. Через фрамугу над входной дверью на Джессику падал розовый свет, который становился все ярче; короткая летняя ночь подошла к концу.

15

Когда она проснулась утром, они снова были на страже. Она выбралась из-под шинели, вытряхнула соломинки из волос и одежды, открыла ставни на окне сеновала, и оказалось, что они уже ждут ее. Птицы. Поле перед сеновалом побелело от огромных, злющих