греко-арабском противостоянии в Антиохийском и Иерусалимском патриархатах в 1843 г. архимандрит Порфирий (Успенский). По пути из Петербурга в Иерусалим он заехал в Баламандский монастырь и 2 декабря 1843 г. сделал в своем дневнике следующую запись: «Сегодня поутру монахи (из арабов. – М.Я.) этого монастыря просили под проклятием о. Григория сказать мне, что они чрезвычайно обижены патриархом и что они все убегут в маронитскую (неправославную) главную обитель, если не будет улучшено их содержание. Патриарх забирает из монастыря полотенца, салфетки и деньги, будто на сохранение. Монастырь имеет дохода до 120–130 тыс. пиастров, но на монахов (арабов) и прочие нужды расходуется от 20 до 30 тыс. пиастров. Варварство. Греки – разорители!» (644, т. 1, с. 317). Понятно, что оценки отца Порфирия могли показаться многим в Азиатском департаменте МИД и Святейшем синоде слишком уж категоричными. Однако они передают то недовольство, которое испытывали арабские насельники монастыря к своему греческому патриарху, закрывшему семинарию в их монастыре за год до посещения его отцом Порфирием12.

Как отмечалось выше, в Иерусалимском патриархате не было ни одного местного арабского монаха, так как арабам было отказано в праве принимать монашеский постриг, а значит пополнять ряды епископов-святогробцев (649, с. 68–69). Греческие монахи в XIX веке ощущали себя «аристократами», а к местным арабам относились как к плебеям. По свидетельству архимандрита Порфирия, святогробцы считали арабов «нечистым племенем», хуже того евангельского мытаря [Закхея. – М.Я], заявившего, что он был не достоин принимать у себя в гостях Христа (594, с. 713, 715). По словам Порфирия (Успенского), «греческие епископы не пускали к себе в дом белое арабское духовенство, не желая иметь с ними дело, даже через драгоманов» (735, кн. 2, с. 334; 644, т. 2, с. 270). О подобном отношении писал и преемник отца Порфирия, бывший начальник Духовной миссии в Иерусалиме епископ Мелитопольский Кирилл. На вопрос о причинах столь высокомерного отношения к арабскому иерею обычно следовал ответ архиерея-святогробца: «Не нам вводить новые обычаи. Про то знает патриарх» (594, с. 715, 717). Поскольку в нашем распоряжении нет данных, опровергающих приведенные выше характеристики, вряд ли можно говорить об их преувеличенном характере.

Аналогичное отношение было к арабам и со стороны иереев-святогробцев, которые считали арабскую паству «злодеями, варварами» и людьми, не имевшими «никакой веры» (735, кн. 2, с. 334). Православные арабы сетовали, что на их головы сыпались оскорбления греческих иереев даже во время богослужений. Порфирий (Успенский) писал о жалком состоянии арабских приходских храмов, при виде которых у него наворачивались слезы, и сравнивал их прихожан с «народом-мучеником» (644, т. 1, с. 551; 594, с. 715, 717).

Случалось, что святогробцы даже вступали в соглашение с иерусалимскими мутасаррифами с целью завладеть имуществом и деньгами зажиточных христиан из числа православных арабов. Паши по сговору с патриархией могли под надуманным предлогом заключить араба в тюрьму, предъявляли ему «серьезное» обвинение, угрожали расправой, а иногда учиняли допросы с пристрастием. При этом заключенному намекали, что он может избавиться от мук, если уплатит паше или кади несколько тысяч пиастров. Когда доведенный до отчаяния православный араб соглашался продать свой дом, чтобы уплатить требуемую сумму, его навещал представитель Иерусалимской патриархии. На предложение купить у него недвижимость арабу, как правило, говорили, что они сами не меньше угнетаемы мусульманами и, дескать, не в состоянии добыть требуемой суммы. В результате подобных переговоров араб-христианин продавал святогробцам свой дом по бросовой цене: монахи покупали за 1 тыс. пиастров дом, стоивший 10 тысяч. При этом разоренный араб получал утешение в виде «великодушного» разрешения проживать с семейством в его же собственном доме в отведенном уголке до конца своей жизни. Случалось, что к лежащему при смерти владельцу дома, арабу, подсылали монаха, который убеждал его сделать свой дом вакфом Святогробского монастыря. В результате подобных операций много домов арабов-христиан в Иерусалиме были превращены в неотчуждаемую вакуфную собственность Иерусалимской патриархии (735, кн. 2, с. 334–336).

Следует иметь в виду, что не все греческое духовенство в Восточных патриархатах презирало арабскую паству и далеко не все арабы испытывали неприязнь к грекам. Существовало немало смешанных арабо-греческих православных семей, предки которых были выходцами из греческих провинций Османской империи. Вместе с тем уважительное отношение к арабской пастве в святогробской среде могло стать серьезным аргументом для обвинения в «предательстве эллинизма» с самыми непредсказуемыми последствиями. В качестве примера можно привести низложение в 1872 г. любимого арабской православной общиной патриарха-грека Кирилла II в результате сговора панэллинистов Святогробского братства, Фанара и Афин с Портой. Данный инцидент, по мнению святогробцев, должен был послужить хорошим уроком для тех, кто был склонен идти навстречу требованиям арабской православной общины.

Как упоминалось выше, в Антиохийской церкви в первой половине XIX века обозначилось противостояние между греческими архиереями, с одной стороны, и арабскими митрополитами и архонтами – с другой. Однако до открытых проявлений недовольства патриархом-греком и его греческим архиерейством еще не доходило. Наоборот, после смерти патриарха Мефодия (24 июня 1850 г.) христиане Дамаска направили в Константинополь петицию Вселенскому патриарху. В ней «первые лица» (асхаб аль-вуджаха?) антиохийской православной общины возложили на Вселенскую церковь «заботу о выборе Патриарха, выражая усерднейшее желание иметь пастырем Святейшаго Григория (бывшего Константинопольского патриарха Григория VI [1835–1840, 1867–1871]. – М.Я.). В случае же его отказа они были готовы «беспрекословно покориться решениям Константинопольскаго синода» (121, л. 135–139)13. В своем прошении, которое служило «знамением единства Церквей и подобающаго доверия народа к первопрестольному Граду Св. Константина», архонты подчеркнули, что «выбор не должен быть в сей раз местным (в лоне Антиохийской церкви. – М.Я.)» (там же, л. 135–139). Таким образом, антиохийцы – клирики и паства – отдали на милость Фанара решение судьбоносного для Антиохийской церкви вопроса об избрании патриарха.

В развернувшейся борьбе за патриарший престол участвовали греки-фанариоты, выдвинувшие своего кандидата – митрополита Бейрутского Иерофея, и греки-святогробцы, предложившие архиепископа Фаворского Иерофея Зиязохоса. Победу одержали иерусалимские греки. Видимо, православные арабы Сирии отдавали себе отчет в том, что они были еще слишком слабы, чтобы вступать в открытый спор с греками вокруг темы восстановления арабского патриаршества в Дамаске. Поэтому в 1850 г. они предусмотрительно предпочли передать решение этого вопроса на усмотрение Фанара и Святогробского братства.

Все же после похорон Мефодия между греческим духовенством Антиохийской церкви и православными арабами, клиром и мирянами, произошел весьма показательный конфликт, в который впервые были втянуты два консульства единоверных государств – Греции и России. В 1850 г. К.М. Базили писал в Константинополь посланнику В.П. Титову: «Родственники Патриарха Мефодия, прибывшие из Греции