Фактически Порта возложила на греческое духовенство функции проводника своей политики в христианских общинах Османской империи. Для немногочисленных османских властей на местах Порта отвела удобную роль третейского судьи. В основу этой политики был положен древнейший принцип «разделяй и властвуй». Опираясь на него, турки-османы старались не вмешиваться в непростые внутрицерковные отношения негреческой паствы со своим греческим духовенством. Такой подход позволил центральной османской власти почти на четыре века оставаться вне критики со стороны миллет-и рум.

Таким образом, санкционировав приход на Сионскую кафедру патриарха из «пришлых греков», по меткому выражению К.А. Панченко, Османы заложили «мину замедленного действия» в «устои восточного православия», которая со второй половины XIX века постоянно грозила сдетонировать (748, с. 19).

Греческие иерархи и архонты-фанариоты были признательны Османам за предоставленную им теократическую власть над всеми православными Османской империи. Они старались оправдывать оказанное Стамбулом доверие и удерживать в покорности Османам народы рум миллети (735, кн. 2, с. 148).

Если процесс «эллинизации» и «фанаризации» Иерусалимской церкви завершился к концу XVI – началу XVII века, то древняя Антиохийская церковь дольше всех, до первой четверти XVIII века, сохраняла свою автокефальность и арабское патриаршество. В 1724 г. в рядах арабских иерархов Сирийской церкви произошел раскол, в результате которого из ее лона вышла группа православного духовенства, создавшая свою униатскую общину греко-католиков. Вместо рум миллет баши она признала над собой примат папы, провозгласив себя «истинными православными», или «мелькитами» (маликийюн). Опасаясь за дальнейшую судьбу Антиохийского патриархата,

Константинопольский патриарх возвел на Антиохийский патриарший престол афонского монаха Сильвестра греческого происхождения (137, л. 4—7об; 141, л. 13—18об; 140, л. 11–12). Русский паломник В. Григорович-Барский, ставший в 30-х гг. XVIII столетия свидетелем униатской смуты, записал в своем дневнике: «Сице православные умоляхуся, униаты же умножахуся» (571, т. 2, с. 218).

На фоне затяжного противоборства за Антиохийский престол рукоположение в 1724 г. Константинопольским патриархом в Фанаре этнического грека (выходца Кипра) воспринималось не как недружественный акт вмешательства одного патриархата во внутренние дела другого, а как вынужденная мера по спасению Дамасской патриаршей кафедры от угрозы подчинения ее католическому или униатскому влиянию. В тот период арабской междоусобицы для нежелавших уступать друг другу патриаршую кафедру сирийских архиереев было легче согласиться принять «варяга», чем подчиняться кому-либо из своей арабской среды. Этническая принадлежность присланного в 1724 г. из Константинополя новоизбранного Антиохийского патриарха-грека Сильвестра (1724—† 1766 гг.) на смену скончавшемуся патриарху-арабу Афанасию IV Даббасу (1720—† 1724 гг.) не вызывала особых возражений. К тому же в 1766 г. после смерти патриарха Сильвестра-грека в Дамаск из Константинополя вернулся бывший Алеппский митрополит-араб Филимон I (30 апреля 1766—† 13 марта 1768 гг.), рукоположенный Константинопольским архиепископом в патриарший сан (735, кн. 2, с. 322). Правда, на этот раз церемония хиротонии в Фанаре проходила уже без участия сирийских христиан, что нарушало древние каноны и принципы автокефальносте Антиохийской церкви. В результате междоусобицы в православной среде арабов вспыхнули вновь.

Стремясь положить конец губительным межарабским распрям внутри антиохийской общины, сирийские архонты направили в Константинопольский синод петицию с просьбой поспособствовать нормализации ситуации в патриархате. В ответ Вселенский патриарх Самуил рукоположил в Фанаре своего протосинкелла Даниила в сан патриарха Антиохийского (6 августа 1767—† 1791 гг.) (931, т. 3, с. 159). Делегирование из столицы нового патриарха-«варяга» Даниила-хиосца вновь стало спасительной для Сирийской церкви мерой, прекратившей междоусобицы внутри арабоправославной паствы и активный переход арабов в унию. С патриаршества этнического грека Даниила, по словам А.П. Лебедева, «наступил конец серии Антиохийских патриархов из арабов, и началась серия тех же патриархов из греков: патриархат, населенный исключительно арабской христианской национальностью, подпадает под власть греков, чужаков для Сирии» (735, кн. 2, с. 322–323).

Только со второй половины XIX века, как замечает К.А. Панченко, занятие в 1724 г. Антиохийской кафедры патриархом-греком стало преподноситься апологетами арабской национальной идеи как начало греческой ксенократии в автокефальной «Церкви св. Петра» (759, с. 38). С учетом того, что годовое патриаршество Филимона-сирийца (как ставленника Фанара) вписывалось в рамки усилий фанариотов эллинизировать весь рум миллети, период «власти чужаков» в Антиохийской церкви можно подразделить на два этапа – фанариотский (1724–1850 гг.) и святогробский (1850–1899 гг.).

На фоне усиления прозелитической активности западных миссионеров и греко-католических общин проблемы межэтнических отношений между греческим духовенством и арабоправославными общинами Антиохийского и Иерусалимского патриархатов были малозаметны. В первой половине XIX века регулярные обострения отношений святогробского духовенства с католиками и армянами заставляли православных арабов в Палестине поддерживать своих греческих пастырей. Однако, по мере формирования новых общественных отношений, традиционные сословные и этноконфессиональные принципы жизнедеятельности в жизни православной ойкумены начали подвергаться эрозии (там же, с. 19). На первое место стало выходить чувство братства по крови и языку, предвосхитившее становление национального самосознания (там же, с. 19). После антиосманского восстания сербов (1804 г.) оно явственно проявилось во время восстания морейских греков против Османов в 1821 г. Последовавшая затем война греков за независимость нарушила привычный статус-кво Антиохийской церкви, обозначив разницу в этнической принадлежности греческих архиереев вместе с патриархом и арабской паствы вместе с арабскими митрополитами (848, с. 159).

Хотя открытое греко-арабское противостояние традиционно принято датировать началом 70-х гг. XIX века, его скрытые проявления обнаруживаются раньше. Они, в частности, проявлялись в упорном нежелании митрополитов-греков Антиохийской церкви развивать систему школьного образования для местного арабоправославного населения. Подтверждением этому может служить характерный случай с духовным училищем (семинарией) при Баламандском монастыре7. В 1833 г. настоятель Баламандского монастыря архимандрит Афанасий аль-Касыр (по прозвищу «Коротышка») обратился к Антиохийскому патриарху Мефодию за благословением восстановить при обители духовное училище с целью подготовки священников из среды арабской молодежи (931, т. 3, с. 191). Эту инициативу поддержали арабские клирики и лидеры православной общины. Согласие было получено, и в том же году в семинарии начались занятия. В училище обучалось 30 студентов, с которыми работали греческие и арабские наставники. Арабский язык, например, преподавал священник-араб из Дамаска Спиридон Сарруф, а греческий и церковную музыку – грек Филипидис. Среди изучаемых предметов значительное место занимали богословские науки. Училище получило широкую известность во всех епархиях Антиохийского престола и считалось образцовым учебным заведением во всей Греко-восточной церкви. Дважды игумен Афанасий принимал у себя наместника Сирии Ибрахим-бея, который издал два приказа (буюрулды) – один об освобождении монастыря от налогов и второй о запрете эмиру Баширу аш-Шихабу захватывать монастырские мельницы (там же, т. 3,