Пятнадцать казаков под началом Левадного, который прихватил два ручных пулемета, вышли на разведку. До монастыря от лагеря было километра три. Через какое-то время с той стороны загремели выстрелы по меньшей мере тысячи ружей. Стрекотали пулеметы, глухо рвались гранаты.

Выстроившись в боевой порядок, выходим в лес. Минут через пять бой в обители утихает. За полкилометра рассыпаемся в цепь, высылаем нескольких человек вперед и медленно наступаем.

Разведчики приводят красноармейцев, которые с перепугу забрались было в чащу. Два молокососа, явно русские, стуча зубами, выложили всё как на духу. 2-ю бригаду внутренней службы[288] лишь позавчера привезли из России на станцию Бобринскую. Не имея ни малейшего понятия о Холодном Яре, командование бригады легкомысленно выполнило распоряжение стать гарнизоном в Матронинском монастыре. Через Жаботин большевики проехали на подводах, без привала, поэтому наши агенты не успели предупредить нас. На месте они даже не выставили дозоров, а спокойно принялись варить обед во дворе, пока помещения изучала созданная на этот случай комиссия.

В это время, – продолжают красноармейцы, – неведомо откуда взявшиеся полчища бандитов окружили их и почти всех перебили. Очевидно, Левадный решил нас не ждать и умело использовал ротозейство врага.

На монастырском дворе страшный бардак. Между зданиями, в саду, валяются убитые и раненые. Стоят, а кое-где и лежат на боку телеги с патронами, пулеметами, скарбом. Земля усыпана винтовками, шинелями, подсумками, картузами. Посреди этого Мамаева побоища мирно дымят полевые кухни – в бригаде готовили обед.

Левадного с казаками не видать. Где-то западнее, в лесу, слышны выстрелы. Надо думать, пустились в погоню. Отправляем часть отряда цепью в ту сторону.

Мы с атаманом и Чорнотой стоим у церкви, к нам подбегают плачущие сестры. Рассказывают, как «товарищи» осматривали храмы: грозили сделать из них конюшни, унесли из алтарей золотую и серебряную утварь. В кельях же бесчестили монахинь – среди них и старую, похожую на обезьяну карлицу, у которой были все шансы умереть, не познав мужчину.

Крестьяне бродят по монастырю и добивают раненых кто штыком, кто пулей. Наблюдаю за их размеренными движениями – на ум приходит «работа» чекистов в расстрельном подвале. Иначе нельзя: враги залечат раны и добром на добро не ответят. Да и можно ли винить этих вооруженных гречкосеев? Они всего лишь усвоили урок жестокости, который убедительно преподал им захватчик.

Вернулся Левадный и доложил: забравшись на внешний вал, он увидел красноармейцев – кто лежал, кто шлялся по двору с песнями. Он с семью разведчиками залег в кустах у дороги с севера, а восьмерым велел обогнуть валы и перекрыть дорогу на Жаботин. У каждой группы было по пулемету. Вторая группа открыла огонь, и коммунисты ринулись толпой на засаду Левадного, где им тоже пришлось несладко. Частая и бестолковая ответная пальба напугала самого противника, только усилив панику в его рядах.

В составе бригады было под тысячу человек, потеряла же она не более двухсот. Прочие бежали в лес, кое-кто без оружия. Мы еще многих поймаем – в наших оврагах не один чужак заплутает, – но всё же Левадный поступил непростительно глупо. Стоило ему подождать нашей помощи и бригаде грозило бы полное истребление.

Атаман крепко выбранил героя. Левадный оправдывался тем, что невозмутимо наблюдать за «товарищами», которые хозяйничали в монастыре, ему было не под силу. Тем не менее, сотни винтовок, семь пулеметов, около сотни тысяч патронов, три-четыре дюжины ящиков с гранатами – великолепные трофеи. И кухни нам пригодятся.

Из возчиков-украинцев ранило только одного. Красные отпустили большинство подвод еще до боя, хозяева остальных успели спрятаться.

На бричке с поврежденным пулями колесом обнаруживаем канцелярию бригады. Чемодан, видимо комбрига, набит чашами, крестами, дароносицами. Инокини счастливы получить их обратно.

В сундуке с бумагами находим дислокацию дивизии внутренней службы[289], переведенной в наши края, и приказ, который штаб дивизии отдал рассеянной нами бригаде. По занятии обители ей надлежало планомерно вылавливать в окрестных лесах повстанцев и дезертиров. Штабные предупреждали, что по сведениям бобринской ЧК в районе монастыря сильно развит «кулацкий бандитизм», и советовали запретить красноармейцам выходить поодиночке в села, особенно ночью[290]. Заезжие стратеги, видно, думали, что здесь Тамбовская губерния, где дивизия находилась раньше[291]. Левадный развеял их заблуждения – надеяться на повторение такой ошибки нам было нечего.

Обсудив положение, решаем вернуться в монастырь. Кое-кто из боевиков идет в лес преследовать красных. Десятка полтора могильщиков уволакивают в чащу и закапывают трупы.

В это время прибывает верхом связной из Жаботина. Когда бригада проходила это село, его послали к нам другой дорогой. Он добрался до Мельников, где подняли по тревоге действующую сотню, а ему дали проводника и направили в наш старый лагерь. В лагере было пусто, пока не пришли хлопцы из той сотни, которой мы поручили забрать оставленное там добро. Деркач велел передать, что пользы от такого форпоста как от пятого колеса в телеге.

Мотрина обитель снова стала казачьей твердыней. На подступах мы соорудили легкие земляные укрепления – первую линию обороны. Гарнизон насчитывал более семисот казаков. Каждой сотне назначили участок на валах на случай новой атаки красных. Левадный определил позиции всех пулеметов и минометов. Ближние села предупредили, что большой колокол вновь будет служить сигналом сбора.

X

На третий или четвертый день после боя меня назначили судьей на очередное заседание повстанческого суда. За стол в атамановой келье сели пятеро: он, я, Чорнота, Ильченко и Семен Чучупак. Меня единогласно выбрали председателем, но первым заговорил Деркач.

– Мы должны судить одного из членов организации, который выдал трех наших товарищей врагу. А это были ценные для украинского дела люди. ЧК их расстреляла. Хочу твое мнение узнать, есаул: какая в таком случае надлежит быть кара?

Пожимаю плечами.

– Зачем же атаману меня об этом спрашивать? Когда голосовали за постановление о суде организации, решено было твердо: такого предаем смерти, даже если совершил он свой проступок без умысла.

– Видишь ли, Юрий… Мы все тебя любим и после того, что ты недавно испытал, хотели бы тебя пощадить… но бывают вещи, которые выше наших желаний.

Меня изумляют эти предисловия. Усмехаюсь и спрашиваю, уж не я ли тут попал под суд? Атаман глядит мне в глаза тепло, но непреклонно.

– Юрий, это сделала Галя.

– Что?! Не может быть!

Остальные молча кивают головами. Андрий, который сидит рядом, обнимает меня за плечо.

– Еще до того, как ты вернулся, наши милиционеры из Телепина скрутили уполномоченного каменской ЧК по борьбе с