Позже Ольга готова была поклясться, что в глазах пленного что-то мелькнуло.　

— Саша! — повторила она во вспышке какого-то озарения, не понимая, как она раньше не разглядела за шрамами врожденные знакомые черты. Повинуясь порыву, уже нисколько не сомневаясь, что это он, она бросилась к нему и крепко прижала к груди. — Сашенька, дорогой. Ты хотел моряком стать, помнишь… Тебя мама ищет, Валентина Николаевна… Господи, а ты здесь, живой… — быстро говорила она. Слышала, как бьется его сердце. Она прижалась к нему, а парень остался стоять неподвижно, опустив руки, как стоял, когда его заставляли танцевать. Он не понимал. Но это было уже неважно.　

Вечером с хозяином дома состоялся разговор. Он сидел на лавке в комнате с побеленными стенами с низким потолком и молча смотрел на стоящую перед ним русскую женщину.　

— Я знаю его. Это сын моей подруги. Его зовут Саша, фамилия Миляев. Он из Великих Лук, — говорила Ольга. — Его мама здесь, в Грозном. Я вас очень прошу, отпустите его со мной.　

Первые слова вышли сдержанными, но внутри было полно света, ей хотелось плакать от радости. Саша оставался у себя в сарае, он так и не понял, что сегодня вновь обрел свое имя, дом и мать.　

Старик неподвижно смотрел на Ольгу из-под седых бровей. Он ее понял. И отрицательно покачал головой.　

— Нэт, — сказал он по-русски и что-то добавил на гортанном языке, разведя руками, показывая, какое большое у него хозяйство, мол, кто тогда работать будет?　

— Я соберу выкуп, — горячо, уже не сдерживая себя, напрягаясь в желании быть понятой, заторопилась Ольга. — Сколько надо… Сейчас у меня нет, но я найду. Мы вместе с его матерью найдем, с другими матерями. Это же сын… Его мать сейчас в Грозном, я приведу ее. Она так ждала, она веру потеряла…　

Она забыла, что старик плохо понимает по-русски. Горячо говорила что-то еще; ей казалось, что что-то очень важное, предельно убедительное, что после таких слов просто нельзя отказать. Вся тоска, все отчаяние, любовь и надежда, накопленные в сердце за эти долгие месяцы, выходили словами наружу, заполняя комнату с низким потолком. И одновременно она понимала, что у нее не будет сил вернуться за Валентиной Николаевной, оставив здесь Сашу. Слишком много было разочарований, слишком страшна и мгновенна в своих событиях война, как с Наташей, и она теперь будет бояться, что она уйдет, а за это время случится что-нибудь непоправимое. Господи, умножь веру…　

— Нэт, — повторил старик, поднимаясь с лавки, опершись на посох.　

— Я на колени встану… Я работать у вас буду, сколько скажете… — с мокрыми глазами, не замечая, что старик дал понять, что разговор окончен, не останавливалась Ольга. — Я умоляю…　

Она не понимала, что говорит.　

Старик несколько минут молча смотрел на нее. Она плакала, косынка сползла, обнажив кусочек розового шрама, дальше скрытого волосами, такого же, как у Ваньки-Саши. Молящая мать что-то еще говорила, какие-то незнакомые русские слова, ее губы шевелились, слезы текли по щекам, капали с подбородка, она машинально вытирала их рукой и говорила дальше. Ее переживания были настолько сильными, словно она нашла здесь собственного сына.　

Но старик повернулся и вышел из комнаты.　

Ночью Ольга снова плакала у себя комнатке, прижимая к щеке иконку Богородицы, как в детстве, наверное, прижималась к какому-нибудь плюшевому мишке. Если бы не пластик, иконка бы размокла. Плакала и молилась. За маленьким, похожим на бойницу окном мерцали звезды. Под утро небо стало фиолетовым, затем побелело, звезды гасли, пока не осталась гореть только одна — пастушья Венера. Темные очертания гор осветились розовым светом. Ольга заснула на рассвете нервным сном.　

А утром ее разбудили и позвали во двор. Во дворе стоял хозяин и еще какой-то мужчина средних лет в сдвинутой на глаза каракулевой шапке, в длинной кожаной куртке, с автоматом через плечо. Чуть в стороне стоял Саша. Как только Ольга подошла к мужчинам, из дома выскочила одна из молчаливых, одетых в черное женщин и сунула ей в руки узелок с козьим сыром и лепешками. Женщина тут же исчезла.　

— Иди с ним, — коротко сказал старик, добавил что-то по-чеченски и махнул рукой Саше, показывая, чтобы он следовал за ними. На негнущихся ногах, еще ничего не понимая, боясь верить, что свершилось то, о чем она молилась, Ольга вернулась в дом, забрала сумку и на выходе со двора взглядом попрощалась со стариком. Он остался молча стоять, опираясь на посох. Потом около двух часов они шли по тропам вниз. Ольга спотыкалась на мелких камнях и постоянно оглядывалась на идущего следом Сашу. Потом был внедорожник с двумя вооруженными чеченцами: в машине пыльно, растоптанные окурки на полу. По оползням и тропам, газуя и переваливаясь с бока на бок, доехали до дороги. Ольга по-прежнему не верила.　

Трудно сказать, почему старик их отпустил. Есть на свете люди — много людей, которые отдают, не ожидая ничего получить взамен. Он жил в том ауле, как в вечности, и поступил, как положено в вечности. Мог потребовать выкуп, большой выкуп, они бы собрали, но он оказался выше этого. Даже слов благодарности ему было не нужно.　

Внедорожник довез их до самого Грозного. Сидящие в нем вооруженные мужчины не боялись блокпостов. Что-то говорили в приспущенное окошко и ехали дальше. Остановились на рынке в Черноречье. Высадили их из машины и, ни слова не говоря, уехали назад.　

Только здесь Ольга схватилась за сердце и присела прямо на бордюр.　

Валентины Николаевны в гостинице не оказалось. Она уехала из Грозного. Не выдержала. В штабе Ольге легко дали позвонить ей домой. Военные с удивлением и любопытством посматривали на стоящего с ней рядом парня, покрытого шрамами ожогов, в гражданской рубашке.　

— Валентина Николаевна, — сказала в трубку Ольга, когда услышала ее голос. — Валя! Саша нашелся. Он здесь, со мной. Приезжайте в Северный.　

На другом конце трубки наступила мертвенная тишина. Ольга представляла себе, что чувствует мать. А вот сама в этот момент ничего не чувствовала. Подкатило опустошение, все эмоции растратились, и надо было время, чтобы вновь появилась возможность плакать и радоваться.　

Валентина Николаевна летела до Ростова на самолете. Дорога до Грозного заняла у нее чуть больше суток. Постарела, сильно постарела, голова тряслась. Ее ждали каждую минуту этих суток. Женщины в комнате выглядели ошеломленными. Каждая из них при виде Саши представляла своего сына. В гостиницу словно влетела надежда. Саша смотрел на всех, напрягал лицо и что-то мычал. Его кормили не останавливаясь. А Ольга лежала