Прежде чем выйти из туалета я просканировал коридор из тонкого плана. В доступной мне сфере внимания поблизости не было никого, если не считать людей за стеной, которые не могли видеть меня. Я вышел, приноравливаясь к походке Романова, слегка шаркая левой ногой, направился к пересечению дворцовых коридоров. Шагов через пятьдесят мое сердце затрепетало от волнения: мне навстречу шел князь Обухов с двумя незнакомыми мужчинами явно дворянского рода.

— Здравия вам, ваше императорское величество! — Обухов отвесил чинный поклон, в глазах мелькнуло изумление и даже испуг.

Его спутники, так и согнулись в приветствии.

— Отлично выглядите, ваше величество! Явно посвежели! — известил меня незнакомец в черно-бархатном сюртуке, сминая в руке шляпу.

Ну, и комплимент — точно для стареющей дамы! Я улыбнулся, подавляя неуместное волнение Елецкого. Он во мне явно паниковал. В этот момент у меня впервые возникла мысль, что эмоции прежнего Саши занимают слишком много места в моей жизни. Не буду отрицать: они очень интересны, я ими живу, в них и есть вкус. Много вкуса. Но когда это слишком мешает, то есть смысл их несколько прикрутить. Вот, например с Ленской: ну чего так Сашенька во мне бесится? Опять же, эмоции, ревность в том числе — это интересно, но до тех пор, пока с такими треволнениями не наступает явный перебор. Подобное я испытываю не первый раз: во многих других жизнях мне попадались личности еще более подверженные страстям, чем господин Елецкий, и когда я понимал, что со страстями заходит слишком далеко, примерно как с лишней солью или перцем во изысканном блюде, мне приходилось накладывать эмоциональные ограничения.

— Экий вы проказник, — я погрозил пальцем неизвестному господину точно так, как мне недавно грозил настоящий император. — Я же вовсе не молодею. Льстите мне, сударь, — затем подошел ближе к князю Обухову, похлопал его по плечу, хотя был у меня соблазн дать ему пощечину за те неприятные ситуации, которые случились с моим отцом из-за этого князя. Похлопал и сказал: — Герман Степанович, все интриги плетете? Поосторожнее с этим. А то слухи о вас ходят очень дурные аж до дворца. А может не слухи? — я хитровато прищурился и похлопал ладошкой уже не его плечу, а по щеке — этак слегка, назидательно.

— Ваше величество, помилуйте, какие ж слухи⁈ Если что-то дурное, то наговаривают. Знаете, сколько развелось завистников. Особенно когда дела идут в гору, тут же… — начал оправдываться.

— Молчи, Герман. И помни, что я сказал! — не задерживаясь возле князя, я пошел дальше.

Дамы в зале Киприды присели в реверансе. Елецкий паниковал во мне, но уже меньше. Кажется, ему нравилось чувствовать себя императором. Послышались приветствия, удивленный шепот, и вдруг я замер на миг. Рядом со Степаном Бариновым — сыном того самого графа Баринова, который по слухам должен вскоре возглавить Верховную Коллегию Магов стояла сама виконтесса Ленская. Причем молодой граф весьма вольно держал ее за руку. В этот момент мне стоило немалых усилий, чтобы унять волнение, и я еще раз убедился: чем больше я даю воли Елецкому, тем больше понимаю, он нуждается в магической терапии — ну не тянет он острых переживаний.

Я направился прямо к Светлане, сдерживая улыбку и волнение Елецкого.

— Здравия вам, ваше императорское величество! Вам и императорскому дому! — оставаясь в глубоком книксене и не поднимая глаз, произнесла актриса.

Я остановился в двух шагах от нее, глядя снисходительно как на шаловливую девочку. Потом, взял ее руку, ту самую, которую до последнего момента удерживал граф Баринов и сказал:

— А вот и будущая звезда синемации, сама виконтесса Ленская! — произнес я это намерено громко, чтобы слышали все, кто находился в зале Киприды. Потом, наклонившись к ней, тихо спросил: — Этот молодой человек, если я не ошибаюсь, граф Баринов, ухаживает за вами, милейшая госпожа?

Вот тут Светлана замялась. Прежде чем ответить, она успела покраснеть, потом побледнеть. И лишь проявив сполна все это многоцветие, ответила:

— Ваше величество, мы недавно познакомились. Я… в общем, мы друзья.

— Друзья они, видите ли! Знаю, милая, я эту дружбу в вашем сочном возрасте, — еще тише произнес я, удерживая ее руку. — Вот скажу я про вас своему Дениске. Ведь знаю, что он к вам очень расположен, а тут у вас, видите ли, друзья, — сказал это. И был у меня огромный соблазн поговорить с ней подольше, упомянут графа Елецкого, ее дружбу с ним. Однако такие речи от императора, да еще в зале при посторонних были крайне неуместны. Я отпустил несколько шуток в адрес Баринова и всей магической коллегии. Затем под смешки, раздававшиеся за спиной, пошел дальше.

В покои Глории я вошел без стука и ожиданий приглашения. Гвардейцы у ее дверей, приветствовали меня вытянувшись по струнке. Боги, как же хорошо быть император! Кстати, за множество своих жизней, бесчисленное количество раз я примерял на себя образы императоров, королей и равных им особ, но ни разу не проживал их жизнь во всей полноте. Наверное, это упущение. Хотя меня давно не привлекает власть, личное могущество и богатство, вкусить прелести и тяготы жизни монаршей особы было бы интересно.

Императрицы я не нашел ни в ее кабинете, где она принимала первый раз, ни в других комнатах, ни в спальне. Где-то рядом журчала вода. По ее звуку я вышел к ванной. Дверь не была заперта, и лже-император имел достаточно наглости, чтобы зайти.

Глория, одетая в темно-шоколадный халат с золотым шитьем, стояла ко мне полубоком и поначалу не видела меня, потому как дверь открылась беззвучно. Несколько сладких мгновений я любовался ею: обводами тела, едва прикрытого халатом, профилем ее лица — лица не по годам молодого и красивого. Потом дверь закрылась с щелчком. Императрица вздрогнула, что-то выронила из рук и резко повернулась. Испуг на ее лице быстро улегся, сменяясь раздражением.

— Какого черта, Филофей! Почему ты врываешься без стука! Да еще в это время!

— Какое «это» время? — полюбопытствовал я, подходя к ней.

— В это время! Сказано же, прогулки тебе ограничены! Ты должен быть в постели и ждать Аристарха! Он обеспокоен твоим состоянием! — она запахнула халат, постаралась его торопливо завязать. — Боги, да ты еще пьян⁈ Я же предупреждала тебя, не смей больше пить! Ни глотка! Тебе запретили!

— Дорогая,