– Привык, видать, – определил он. Взгляд его вновь ревниво обострился.

– Ты о чем подумал, дурачок? – растерялась жена.

– Убью, падла!

Сонечка вылетела, снеся прикорнувшую на табуреточке мать.

По субботам собирались на преферанс.

Компания устоялась. Своя, комбинатская: Осип Граневич, главный инженер Валентин Горошко, зачастую присоединялись секретарь парткома Оплетин, начальник отдела сбыта Фрайерман, главный механик Беленов. Играли, выпивали, судачили. Но с чего бы ни начинали, неизменно сбивались на комбинатовские проблемы. Прежде всего, благодаря Оське. Этот, кажется, 24 часа в сутки думал о комбинате. Впрочем, и остальные были ему подстать. Комбинат для них был: для кого – любимой работой, а для кого – как для Граневича – страстью. Так что нередко безобидная «пулька» превращалась в нешуточные производственные разборки, продолжавшиеся на другой день на планёрках. Бывало, в горячке спора настолько увлекались, что отбрасывали карты и, не откладывая, мчались на комбинат «поверять гармонию алгеброй». Время от времени к компании присоединялся и Алька.

В этот раз местом сбора была назначена квартира Горошко. Но накануне в прядильном цехе произошло ЧП. И большинство преферансистов оказались заняты на ликвидации последствий аварии. Подошли лишь Алька да Оська, только-только отоспавшийся после ночной смены.

В соседней комнате Валькина жена Поночка возилась с простудившимся сыном. Ребенок беспрестанно кричал.

– Как же она меня достала! – Валентин поморщился. – Ничего не умеет.

Валентин Горошко женился на втором курсе, на однокурснице, первой же своей женщине. Сразу в постели, умиленный, предложил ей выйти замуж. У неё он тоже оказался первым. И она, не колеблясь, согласилась. Невеста была официально представлена родителям, которым скромная неперечливая девушка приглянулась. Месяц спустя, когда любовный пыл слегка угас, опамятовший Валентин понял, что женитьба станет огромной ошибкой: любовь оказалась всего-навсего увлечением, а невеста – человек ему духовно чуждый. Он попытался славировать.

– Может, выждем годик? Хотя бы после третьего курса?

– Мои уж потратились, – сухо напомнила Поночка. Обе семьи действительно серьёзно вложились в будущую свадьбу, сняли зал. Мать невесты уступила молодым однокомнатную квартиру. Родственники понакупили подарков. Словом, механизм оказался запущен. Деваться было некуда. Через месяц расписались.

Через пару лет Поночка обнаружила в кармане мужа презерватив. Поступила умно́. Устраивать скандал не стала. Просто аккуратненько вскрыла упаковку, намазала изнутри красным перцем и вновь запечатала. Через некоторое время муж заметался, как подстреленный олень. Поночка принялась ласкаться, требовать близости. Не понимая причины холодности, рыдала. Беспокоясь за мужа, настоятельно требовала вместе сходить в поликлинику. В конце концов, загнанный в угол Горошко коленопреклонённо признался в измене и поклялся – раз и навсегда. Жена нехотя простила. В доме вновь установился мир. Горошко начал всерьёз привязываться к мудрой, снисходительной жене. Увы, ум Поночки оказался короток. Под смешливую минуту призналась в ловком розыгрыше. На этом добрые отношения в семье иссякли, – злую шутку Горошко так и не простил.

Только начали игру, как в дверь позвонили.

– Валентин, открой. Я Илюшеньку пеленаю! – закричала жена.

– Не видишь, я занят! – раздраженно отреагировал супруг.

– Совсем обнаглела, – пожаловался он друзьям.

Вновь послышалось треньканье звонка. Стоптанные тапки зашаркали по паркету.

– Походка, как у слонихи. А ноги! Толстые, мясистые. Ляжки синюшные. От женщины аромат должен истекать. Сиренью, тополями пахнуть. А от этой вечно какой-то тюлькой тянет. И как это я лажанулся? – посетовал Горошко.

Он всё не мог простить кроткой жене того злого розыгрыша.

– Прямо, – донёсся голос Поночки.

Дверь отворилась, и, к всеобщей оторопи, в комнату вошёл Девятьяров – ещё недавно зампред Зарельсового райисполкома, ныне – первый секретарь обкома комсомола. И вместе с ним – Робик Баулин. Вид Робика был удивителен. Вечно взлохмаченные патлы, хоть и не коротко, но подстрижены. Вместо привычного «хиппового прикида» на нём был строгий, с галстуком костюм – с комсомольским значком на лацкане. Робик поёживался – в официозе чувствовал себя неуютно – словно новобранец в непригнанной форме.

Настороженные, поднялись. Потянулись здороваться.

– Нежданный, но дорогой гость, – выжидательно произнёс хозяин – Горошко.

Робик выдвинулся вперёд:

– Вот, прилип как банный лист к заднице – подай ему Ляпкина-Тяпкина, – в прежней, развязной своей манере ткнул он в комсомольского лидера. Девятьяров без эмоций отодвинул говоруна, подошёл к Поплагуеву. Алька поскучнел. Понять, с чем пришёл комсомольский секретарь, было нетрудно.

После юга, по предложению дяди Толечки, он начал писать заметки в заводскую многотиражку.

Первая же, первомайская, по следам отчётно-выборного выступления председателя горисполкома, посвященная подготовке городских автодорог к Параду Победы, взбудоражила общественность. «В своем выступлении перед избирателями председатель горисполкома объявил, что область к 9 Мая готова. Все дорожные неполадки, о которых писали жители, устранены. И мэр не соврал. Фронтовые дороги проложены. В районе Пролетарки через болотце посреди мостовой наведены гати, на ул. Софьи Перовской противотанковые ямы равномерно распределены, для маскировки прикрыты тарными ящиками. По тротуарам выкапываются оборонительные траншеи. Враг не пройдет!»

Особенно от него доставалось комсомолии с её завиральными инициативами. «Ваш корреспондент провёл проверку, как вживляется в повседневную жизнь новый почин – «культармейство». Проехали по пяти сельским клубам. Все – заколочены. Лишь возле одного обнаружили старушку – сторожиху. «Культармейцы? – озадачилась она. – Не, сынки! Солдат вовсе не было».

Выхода многотиражки ждали, копировали на новомодных принтерах.

Поплагуев вновь стал популярен.

– Надо поговорить, – без обиняков предложил Девятьяров. – Прочитал твой последний опус. Давно так не смеялся.

Оська иронически выпятил нижнюю губу. Глядя на первого секретаря обкома ВЛКСМ, вообще трудно было представить его веселящимся.

Девятьяров требовательно посмотрел на хозяина. Оплошавший Горошко передвинул стул, поближе к Поплагуеву.

Секретарь подсел, колени в колени.

– Крепко ты по комсомолу прохаживаешься. Ещё год назад за такие фортели с тебя бы шкуру сняли. Лично бы освежевал – образцово-показательно. Но раз уж на всю страну озвучено, деваться некуда. Ныне, наоборот, по следам выступлений организуем компанию по борьбе с перегибами, мобилизуем, пропесочим. Тебя как автора – в президиум… Это-то понятно, – оборвал себя Девятьяров, будто сказал что-то само собой разумеющееся. – За другим я здесь. Мы живём в переходную эпоху! Предстоит серьёзная перестройка всего партийно-комсомольского аппарата, дабы быть готовым к вызовам времени!

По вытянувшимся лицам сообразил, что с трибунным пафосом сфальшивил.

– Попробуй то же самое по-русски, – схамил Баулин. Он уж подобрался к столику со спиртным и теперь принюхивался, с чего начать.

Девятьяров обозначил недовольное движение бровью. Продолжил:

– Партия доверила комсомолу невиданное, ещё недавно немыслимое дело – личным примером подтвердить эффективность новых начинаний. Кооперативы, совместные предприятия. Надо доказать, что комсомольцы умеют не только тратить. Но сами можем зарабатывать, приносить реальный доход.

Не сразу, но стало понятно, о чем говорит Первый. В комсомоле ввели новую, диковинную структуру – комсомольские кооперативы и НТТМ. Начинание, под которое ожидаются крутые вливания.

– В общем, хочу тебя поставить на этот участок, – закончил спитч Девятьяров.

От неожиданности Алька икнул. Почему-то на два голоса. Скосившись, увидел выпученные Оськины глаза. И лукавые – Баулина.

– Твоя