- Точно?

- А то. Я ж на неё заказываю тоже. Она ж безрукая совсем! Вот как бывает, чтоб баба и безрукая?! – и снова вполне искреннее, но удивление. Потому что в Зиночкином мире женщина всенепременно обязана уметь готовить, иначе не видать ей счастья в жизни.

- И что ужин?

- Так… ничего-то. Опять опоздали! Я уж сколько раз сказывала, что они нарочно так! Что холодное все привозят. Даже чай. Я к Милочке сунулась, а кабинета закрытая.

И что это значит?

Ровным счетом ничего.

Дым из подвала изменил цвет. Теперь выползали, вырывались белесые клубы, которые растекались вокруг, словно туман. В клубах этих виднелись фигуры пожарных, что двигались по-прежнему неторопливо, без особой суеты.

Все-таки, куда Зима запропастилась?

- И больше она не возвращалась?

- Не-а, - замотала головой Зиночка. – С чего бы ей? И машины нету. Может, поехала куда… это у бабы Тони спросить надобно. Она точно скажет. Бывает, что вызовы есть. Там в Змеевку или в Сухомилино. Или на хутор какой. Туточки хуторов много.

Зима появилась из белых клубов, призраком почти, заставив пожарных шарахнуться в сторону. И рядом еще одной тенью крутанулась Девочка. Бекшеев коротко свистнул, и Девочка повернулась в его сторону, тявкнула.

- Идем, - сказал он Петровне, которая с места не сдвинулась.

- Я уже свое отвоевала, - Петровна сцепила руки на груди. – И пожалуй, лучше тут постою…

- Дура какая! – а вот Зиночка восприняла приглашение как личное. – Я её боюся… порой в городе встретишь, так зыркнет, что прям душенька в пятки все падает! А еще она ведьма!

- С чего вы взяли?

- Так глаз-то! Глаз мертвый! Такие только у ведьм бывают.

Девочка добежала первой, крутанулось, клацнув зубами так, что Зиночка отскочила и замахала руками:

- Кыш, кыш, кыш…

- Назад, - Зима придержала Девочку за ошейник. – Идем. У нас труп.

Пожал погасили.

Правда пахло дымом, едким и черным, и еще чем-то, тоже донельзя мерзким. И это едкое «нечто» втекало в легкие, заставляя хрипеть. Внутри клокотала жижа, и выданная пожарными защита почти не спасала. Наверное, стоило бы обождать.

Час или два.

Или три.

Жандармерия все одно оцепит место преступления. Да люди и сами не сунутся туда, где еще недавно горело. Хотя стоят. Им интересно, и слух о трупе наверняка разнесся. И завтра на столь любимом Тихоней рынке только и будут, что говорить о ночном поджоге и мертвеце.

Бекшеев остановился.

Окна открывали, те, что могли. Тихоня и открывал, двигаясь по этому бесконечному коридору. Впрочем, здесь-то дыма почти и не было. Он собрался внизу, на лестнице, ведущей в морг. Дым был густым и тяжелым, и даже Зима не рисковала соваться.

Она там была, в этом сомнений нет.

И хотелось кричать.

Нецензурно.

Потому что это опасно, лезть в пожар. Потому что огонь и дым. И еще тысяча одно обстоятельство. И Девочка… что может тварь, пусть и сильная, на пожаре?

- Не злись, - примиряюще сказала Зима. – Там и пожара-то толком не было.

- Но ты полезла. Зачем?

- Думала, тело вытащить…

- И как? – говорить получалось, хоть и с трудом, но выходило сухо, отстраненно.

- И близко не подошла. Увидела ноги… в общем, решила дождаться, пока потушат. Извини… пожалуйста.

Извинит.

Хотя все одно будет злиться. Иррационально. И на себя тоже, потому что остался там, снаружи. Плевать, что здесь от Бекшеева толку не было бы, одни лишь проблемы, что он скорее в тягость стал бы, чем пользу принес. Но…

- Следы только, боюсь, затоптали. И тело перенесли. Думали, что от дыма задохнулась, - Зима шла рядом. – А она вот…

Женщину эту Бекшеев не сразу и узнал. Наверное, потому что сегодня на ней не было темно-синего халата, а желтое платьице в крупный горох как-то не вязалось с её внешностью. В этом платьице, без косынки, прикрывающей выбеленные до синевы волосы, Антонина Павловна гляделась много моложе своих лет. Кто-то заботливый даже укрыл тело простыней, но наспех, и получилось, что укрылись лишь ноги. Будто женщина просто решила прилечь.

В коридоре.

Бекшеев сделал вдох.

И выдох, отмечая мелкие детали. Пухлые пальцы. И троица золотых колец, причем одно – весьма крупное, с драгоценным красным камнем. На шее – две цепочки, одна длинная, подвязанная узелком. И на ней золотая иконка с обрамлением из камушков, на второй – тоже кулон, в виде сердца.

С синим камнем.

Это…

Сделать закладку. В памяти.

Серьги. Крупные тяжелые.

Бекшеев отмечает все. Пудру на лице. И след от копоти. Размазавшуюся помаду, как и собственное удивлением, потому что кажется, что подобные женщины не пользуются помадой. Широкую полосу браслета-цепочки.

И ткань платья, весьма недешевую. И это все не вяжется. Категорически не вяжется… он отодвигает чувства, заставляя изучать дальше.

Задохнулась от дыма?

Вскрытие покажет, но рана на затылке видна. Она темная и потому проглядывает, просвечивает сквозь редкие волосы, привлекая взгляд.

Бекшеев наклоняется, теперь он слышит и запах – тягучий цветочный духов и еще тот, другой, осевший в легких. Вонь дыма почти перекрывает духи, но Антонина Павловна облилась ими весьма щедро, и потому даже дым не способен перебить их полностью.

Она куда-то собиралась?

Складки на шее.

Выражение лица… такое вот… злое и в то же время словно торжествующее… и рана. Эта рана…

Он вынырнул разом и отряхнулся.

- Где её нашли?

- Внизу, - отозвалась Зима. – Она упала с лестницы. Возможно.

- Тоже не веришь?

- Не знаю. Может, конечно, начался пожар, сработала сигнализация и она пошла посмотреть, в чем дело. В дыму споткнулась, ударилась затылком… упала и задохнулась.

- Нет, - это Бекшеев мог сказать точно. – Не ударилась – ударили.

- Почему?

- Смотри, - он поморщился, поскольку прикасаться к мертвому тел было неприятно, но волосы пришлось раздвинуть. – Видишь? Рана на затылке, но при этом она… короткая? Узкая? Как бы это выразиться… узкая и глубокая. Ступенька же длинная. Если падать и удариться о нее, рана была бы куда шире. Добавь, что края здесь рваные. Так что, я, конечно, не некромант, но это скорее похоже на то, что её ударили. Сзади. Чем-то тяжелым… таким, что разорвало кожу, а еще оглушило. Но вот убило ли? Не скажу…

Бекшеев распрямился.

- А еще интересно, откуда у