ее сумасшедше поблескивали в полумраке, лучась от счастья.

— А чего ты хотел, инопланетник? — спросила она. Я промычал в ответ нечленораздельное, не находя подходящих слов. Закачался в трансе, и, что это? Начал душить в себе слезы отчаяния и досады. Вот ведь проняла, старая, копнула душу, выворачивая наизнанку.

— Ненужный? А, как же ваши планы, связанные с рождением короля? Тогда я был нужен? — Я не мог справиться с обидой: губы дрожали. Мать племени откровенно заулыбалась. Я начинал ненавидеть это счастливое лицо. Сколько в нем спеси, надменности, власти. Такое ощущение, что она знала на шаг вперед события и умела их контролировать.

— Инопланетник, тебе было плохо с моей дочерью?

Я подумал, переступил с ноги на ногу, и уклончиво ответил:

— Мне плохо сейчас.

Женщина затянулась, держа трубку. Пальцы ее заскользили по длинному чубуку, трогая замысловатый рисунок из коричневых черточек: олени, медведи, змеи — все бегут и ползут к солнцу.

А солнце — это черный зов рта матери племени. Я смотрел на узкие губы, не желая выходить из транса, и внимательно внимал каждому слову.

— Но в этом смысл.

Я встрепенулся, не улавливая:

— В чем?!

— В том, что тебе больно.

Я отклонился чуть назад, а воительница уверенно продолжила:

— А, как ты хотел, инопланетник? Ты хотел побывать на нашей планете и не испытать боль? Твоё сердце разбито, а душа вывернута: ты потерял любимую женщину и ребенка, который станет расти без тебя. Твои друзья все убиты. Теперь ты душевно разбит и тебя съедает отчаяние. Ты чувствуешь горечь потерь? Легко ли тебе станет жить с таким грузом дальше? — Женщина снова улыбнулась, и я вздрогнул от неожиданности, не в силах отвести взгляда от оскала пожелтевших зубов. — Теперь улетай к своим звездам. Служи своим богам. И помни. Помни всегда горечь потерь.

— Пытки не обязательно должны быть кровавыми, но все они должны иметь одинаковый конец.

В тишине мирно потрескивал огонек в миниатюрной печи. Женщина зябко куталась в расшитые бисером шкуры. Постепенно ее охватывало равнодушие ко мне. И ведь знает, что я люблю ее дочь, но любит ли она меня? Вот в чем вопрос. Любила, так стояла бы рядом, прощалась с мамой или вязала в узлы шторы. А нет ничего. Даже в воображении картина тусклая, ничем неподтвержденная, кроме моих домыслов. Хотелось верить, что все-таки Айна любит меня, пускай по-своему и, что я не просто игрок в чужой игре, не второстепенное лицо, а что-то действительное значимое. А потом я вспомнил, как девушка просила меня в себя не влюбляться и погрустнел еще больше.

Нашел, что вспомнить! Даже вновь задрожал от обиды.

— Хорошая у вас пытка получилась, — я говорил медленно. — Жаль, что на мне. Лучше бы в камень превратили. Как-то жестоко.

— Обычная, — мать племени буднично кивнула и затянулась. — Я сдержу свое слово, сейчас тебя доставят в твой мир.

— Не боитесь? Титаны, так просто вас не оставят: вывернут ваш мир наизнанку. И дело не в горстке загубленных пленных и моем возвращении. Вас уничтожат, потому что вы — свободные люди.

— Знаю. Никто не любит свободных людей, — Мать племени вздохнула, старясь на глазах. — Мы уйдем в след за тобой. Туда, где нас не достанут ни титаны, ни ваши ракеты.

Я усмехнулся.

— Ракеты?

— Ты прав: хватит и одной. Той, что уничтожает живое и изменяет мир.

— Значит решили ударить континентальной, — сделал я вывод. Старуха врать не станет. У нее ранг не тот. Да и кто я такой, чтоб от меня скрывать правду — мы же почти родственники, хоть я и глупый, и ненужный инопланетник. Мне, конечно, сразу за хотелось убежать из этого мира и, как можно быстрее покинуть планету, но вместо этого, я сказал, — спать пойду и помыться мне принесите. Завтра уйду.

Мать племени затянулась и выпустила дым, искусно скрывая эмоции.

19.1

Не знаю, что изменилось за ночь. Может мир перевернулся в очередной раз.

Я чувствовал к себе жалость дикарей. Эти двое точно смотрели на меня, никак на вчерашнего героя. Молчание тяготило, прощание затягивалось.

— Ты пиши нам, — сказал вежливо Фальгус, не выпуская из объятий Айну. Девушка тут же вспыхнула, дернулась и обмякла в медвежьей хватке, так и не почувствовав свободы.

Мы стояли на обычной тропе, между серыми валунами и гибкими побегами сочной зелени. В небе порхали разноцветные птички, наполняя мир вокруг какофонией звука. С узкого листа свешивалась ящерка, может та самая, что когда-то, вечность назад, подружилась с Серегой. Крохотными глазами бусинками она смотрела на непонятных людей, периодически поджимая правую лапку. Вперёд уходили груженные скарбом туземцы, скрываясь один за одним в пространстве.

— Куда он нам писать станет?! В скалу что ли?!

— Да хоть и в скалу! А лучше на камне пускай картинки рисует! Я вот его нарисовал и в скафандре, и без, и на космическом корабле, и в космосе, и пирамиды. Хотите посмотреть? Вы меня вдохновили и теперь во мне открылся дар художника.

— Художника? — переспросила, не веря Айна. — Ты теперь художник?!

— Ага. — Фальгус добродушно улыбнулся, скаля подпиленные клыки. Не получилось у него ничего. Я ели справился с дрожью: дикарь он и есть дикарь.

— А как же твой боевой топор?! — девушка по своей наивности и желанию начинала верить словам мужам, но еще не много сомневалась. Может для вида.

— Нет. Какой топор? Я теперь художник. Я теперь изменился! Больше не буду махать топором, буду только рисовать. Я теперь не тот, что был вчера. Ты не пожалеешь о своем выборе! Никогда!

Девушка вздохнула: а был ли у нее выбор?

Я с сомнением посмотрел на большого дикаря в шкурах и покачал головой, не удержавшись от вопроса:

— В скафандре и на ракете?

— Точно, чужак! Летишь домой, назад к звездам и рукой машешь! — Фальгус топором указал в какую сторону мне лететь, и я понял, что он вряд ли расстанется со своим привычным оружием.

Однако