дадут. Пройду все проверки, тесты и комиссии, признают временно недееспособным или невменяемым с абсолютно расстроенной психикой и отправят в длительный отпуск. Я тебя домой отвезу! Потом по распределению на корабль. Жизнь может сначала трудной показаться, но лет через пять, максимум десять, квартиру дадут. У меня пайки офицерские! Заживем! Давай. Собирай свои шкуры, гребешки, ракушки. Можешь шторы забрать! Кота даже. Собирайся и полетели.

— У меня нет кота.

— А шторы? — вздохнув, спросил я. Мама всегда говорила, что у любой нормальной женщины должны быть свои шторы, в которые она душу вкладывает. Это мы — мужики ничего не понимаем, а они их часами могут вешать, перевешивать, распрямлять, собирать гармошкой. Вечное занятие. Так они стресс снимают. Мама зря не скажет.

— Шторы есть, но я с тобой не полечу.

— Ну, хоть шторы есть, — пробормотал я — нормальная выходит девушка, а потом до меня дошло. — Как не полетишь?!

— Так и не полечу.

— Но почему? Передумала?!

Девушка проигнорировала мой вопрос.

— Ты ведь хотела!

Айна молчала. Смотрела в сторону, словно находилась в другом месте, а я уже был фантомом и легким забытым приятным воспоминанием.

— Ты так любила меня!

Она пожала плечом.

— Всегда про детей говорила! — Не сдавался я. — Ты лучшее, что было со мной. — Мне казалось — я говорю верные слова. Не женский я обольститель, опыт только в подводной сварке. Но чувствовал: сейчас пройму своей открытостью и достучусь до женского сердца. Перед прямотой не устоит.

Достучался.

— Спасибо. Я и сейчас тебя люблю. И дети будут. Один так точно. Но понимаешь, — Айна замолчала. У меня закружилась голова. На самом деле, я ничего не понимал. Откуда такая нестыковка? Она же хотела всегда быть рядом со мной. Что могло произойти за день? Руки задрожали. Меня так дракон не бил.

— Что я должен понять?

— Моя жизнь здесь. — Она обвела рукой вокруг себя. — У меня здесь костер. Хижина. Муж. Мама. Ракушки. У меня здесь жизнь, понимаешь?

— Нет.

— Я не могу с тобой полететь.

— Еще, как можешь. Какой костер? Я тебе таких тысячу разведу! У нас во флоте офицерам паек дают, знаешь какой? — я покривился, но мне нечего было больше сказать. Мысли иссякли. Вот почему так? Когда не было рядом, только и мечтал, чтоб увидеть, и заливаться соловьем — и слова в уме появлялись. Да, что там слова! Предложения! Теперь стоит напротив и сказать нечего — язык проглотил и все фразы косноязычные. Ощущаю себя маленьким Фальгусом, потому что на две головы ниже. Девушка молчала. Такую пайком не пронять. Я уже понимал, погружаясь в отчаяние. — Ты же хотела к звездам. — Мямлил я. — Хижина точно лучше будет: не сравнится с двухкомнатной квартирой. — Я искал подкрепляющие доводы. — А хочешь маму с собой заберем? Будет курить и за внуками приглядывать. У нее хорошо получится: привыкла командовать.

— И мужа возьмем?

Я подумал:

— Мужа нельзя. Зачем нам муж?

— Вот видишь? У меня тут жизнь. Своя жизнь.

Айна резко покачала головой и, глядя себе под ноги, пошла от меня быстро набирая скорость. Я наоборот, решил посидеть. Присел возле входа хижины, так и не дойдя до цели. Вот такие дела. И даже некому рассказать.

А маме ее расскажу. Мужа захотела забрать! Да он только по короблю начнется шарахаться, топором помахивая, как его вахтенные сразу пристрелят. Потом пиши объяснительную.

Мама должна помочь. Такая точно знает, с кем у ее дочки будет счастье.

От хорошей мысли воспарил духом. Она же мудрая женщина, поможет дочке определиться, подтолкнёт в нужном направлении. Из входа хижины показался Рота. Мальчик что-то деловито жевал и смотрел по сторонам. Посмотрел кто у входа сидит, побелел лицом и резко дал стрекоча, на ходу включаясь в тропу времени. Мне показалось, что я даже хлопок услышал. Раз! И нет мальчика. Исчез в воздухе, отбежав на метров десять, только искры фиолетовые и розовые в разные стороны посыпались. Я покачал головой и поднялся на ноги.

19

С каждым шагом к хижине вождя настроение ухудшалось. Да, что со мной? Кругом одни потери. Айна и то, оставила меня: быстро, резко, словно и не было недели любви. Как жить дальше? Как справиться? Перед глазами стояли лица: улыбающегося Ильюхи, счастливой туземки Айны, радостного Сережки с запеченным шиши в руках, хмыкающего в усы Прохоровича. Когда я к ним успел привязаться? Почему душу разрывает тоска? Смогу ли, как прежде смотреть на мир?

Хоть бы ножик попытались отобрать.

Но, как назло сегодня весь мир настроился против меня и даже с таким малым желанием не повезло.

В хижине замер посередине церемониальной комнаты и окончательно сник. И хоть я и не видел палитру облаков, но остро почувствовал, как свинцовое небо придавило меня в очередной раз к полу, выбивая остатки мужества, человечности и просто стержня, на котором держался хребет. Видя мое состояние, мать Айны широко улыбнулась. Я попытался улыбнуться в ответ, не получилось.

— Нет больше вашего червя. Так, что да — радуйтесь.

— Я радуюсь по другой причине. Что мне с того, есть червь или нет? Один исчез, появится другой. Круговорот времени. Так устроен мир. А вот моя радость — она неповторима.

— Правда? — я не удивился. Странные дикари перестали меня трогать эмоционально. Говорят, загадками и логики никакой. — Отчего же ваша радость? — Я поддерживал разговор, мне же домой уходить — в другой мир, а сам я сквозь воздух, как известно, ходить не мог.

— От твоей боли.

Я встрепенулся, не веря.

— Чего? От моей боли? В смысле? Мне больно, а вы радуетесь? Что же вы за люди? — Я ее больше не хотел брать вместе с дочкой к звездам. От досады дернулся и сразу свело шею и под ключицей заболело. Ноющая боль тихо разрасталась, становясь нестерпимой и я, не таясь, поморщился.

Улыбка женщины стала еще шире. Она и не пыталась скрыть радость. Ликовала, посасывая трубочку, упивалась моей болью. Глаза