— Мария? — встревоженно ахнула Патриция. — Что ты делаешь?

— Я нашла Анжелу.

— Это не Анжела, золотце. Ее зовут Сальма. С нею нужно очень, очень осторожно обращаться… — Она двинулась вперед, протягивая руки. — Передай ее мне, пожалуйста.

— Нет.

Патриция замерла.

— Что значит «нет»?

— Она моя.

— Она твоя маленькая сестренка, это правда, но…

— Она моя!

— Мария, отдай мне свою сестру, — ровно, с металлом в голосе произнесла Патриция. — Немедленно.

Мария бросила на нее сердитый взгляд искоса, и на какой-то страшный миг Патриция была готова поверить, что она сейчас швырнет Сальму через всю комнату. Но затем Мария протянула младенца матери — на вытянутой руке, сжав малютку за запястье, словно та была обычной куклой.

Сальма проснулась и принялась плакать.

Патриция поскорее подхватила дочку и, крепко прижав к груди, испуганно уставилась над ее головкой на Марию.

3

Патриция не представляла, что эти монашки сотворили с Марией, но восьмилетняя девочка, жившая в ее доме последние три дня, уже не была ее дочерью, — или во всяком случае не той дочерью, которой была когда-то. Она была незнакомкой. Злобной, истеричной незнакомкой. Всякий раз, оказываясь в одной с ней комнате, Патриция чувствовала себя так, будто ходит по битой яичной скорлупе: приходилось контролировать себя, чтобы не сказать или не сделать что-то такое, что могло вывести из себя Марию. У той уже случилось несколько приступов ярости. Худший имел место этим утром, когда Патриция застала дочь в кухне, за нарезанием головки сыра на ломти. Потом Мария вернула грязный нож на место. Патриция объяснила, что нож следует сперва помыть, иначе потом кто-нибудь может заболеть. В ответ Мария сбросила со стола всю подставку с ножами и начала метаться по дому, гневно хлопая дверями. Патриция так перепугалась — за себя и за Сальму, — что поспешила завернуть малышку в одеяльце и сбежала к подруге, жившей в нескольких домах от них на той же улице. Там она и оставалась, пока с работы не вернулся ее муж, Диего. К тому времени Мария успела успокоиться и теперь лежала, свернувшись калачиком на своей кровати (они не притрагивались к комнате Марии во время ее отсутствия) и глядя в стену.

Патриция устроилась на диване в гостиной, качая на руках Сальму. Диего сидел в кресле напротив: все еще в строительной спецовке, с пивной бутылкой в руке.

— Школа святой Агаты должна была ей помочь, — тихо сказала Патриция.

— Но не помогла, — проворчал Диего. Он глотнул еще пива и тыльной стороной ладони отер пену с усов.

— Раньше, по крайней мере, Мария меня слушала. Теперь… теперь я просто не могу до нее достучаться.

— Да, слушать она не желает. — согласился он.

— Когда она швырнула ножи на пол, я могла думать только о том…

— Что, если Сальма была бы с вами на кухне, играла на полу?

Патриция коротко кивнула.

— Мне страшно, Диего, — призналась она. — Когда Мария была помладше, ее истерики бывали забавными, даже милыми отчасти. Но теперь они совсем не милы. Что же станется, когда она подрастет? Когда ей будет пятнадцать, или двадцать, или тридцать? Неужели эти ее приступы будут продолжаться? Что же подумают люди? Они ведь не поймут…

— Это еще в далеком будущем, дорогая.

— Но это неизбежно. Марии не станет лучше. Она не исцелится, сейчас я это понимаю. Ничто не изменится к лучшему… — Пристроив Сальму на локоть, Патрисия смахнула набежавшую слезу. — Мария никогда ни в кого не влюбится, не выйдет замуж. Не заведет собственных деток. Никогда…

Слезы не унимались. Щеки были уже мокрыми.

— И мне следует быть там, рядом с Марией.

Я ее мать. Я должна помогать ей, поддерживать. Но я не знаю, смогу ли, Диего. Не думаю, что смогу. Я… Я боюсь ее. Боюсь собственной дочери!

Муж бросился на выручку: поднялся с кресла, встал рядом на колени и принялся гладить по спине, шепча слова утешения.

— Не стоило нам отдавать ее в чужие руки, — всхлипывая, продолжала Патрисия. — Она же наша доченька… Нужно было любить ее, просто любить, и все. Заботиться о ней. Посмотри теперь, что с нею сталось. Посмотри, что стало с нашей дочерью.

— Мы вернем ее назад. Я отвезу ее обратно. Завтра же…

— В школу святой Агаты? — потрясенно ахнула Патрисия. — Да ты только посмотри, что там с нею сделали!

— Мы все исправим. Будем навещать ее. Убедимся, что с ней хорошо обращаются.

— Нет, Диего. — Она качала головой, не в силах остановиться. — Ей нельзя туда возвращаться.

Лицо ее мужа отвердело.

— Но и здесь ей не место, дорогая. Не в одном доме с Сальмой. Я не позволю!

— Да, здесь ей не место, — согласилась она.

— Значит, начну подыскивать ей новую школу…

— И кто поручится, что эта новая школа будет с нею хоть чуточку добрее? А когда она станет слишком взрослой, чтобы учиться в школе? Ее придется отправить в одну из этих лечебниц… Ты хоть представляешь, на что похожи эти заведения, Диего? Что в них творится? И она хорошенькая. Все еще очень хорошенькая. Это самое худшее. Она же станет легкой добычей, ее так просто обмануть, запугать… Я просто не смогу жить в мире с собой, зная, что мы своими руками упекли дочь в подобный кошмар, что ее там избивают, насилуют или…

Патриция вдохнула поглубже и прямо взглянула в глаза мужу:

— Я знаю, что говорю ужасные вещи. Я молюсь за свою душу. Господи, пощади мою душу. Но… этот мир не подходит Марии. Она не найдет здесь ничего, кроме боли и страданий.

— О чем ты говоришь, родная?

— Я говорю… — Нет, эти страшные слова никак не хотели покидать ее губ. Патриция не могла вынести саму мысль о том, что они прозвучат вслух. К тому же в этом не было надобности. Ей ничего не пришлось объяснять.

Диего прекрасно ее понял.

Зед

1

Я вернулся в хижину. Пита и Елизавета так и стояли, обнявшись, спрятав лица на шее друг у друга. Хесус вертелся поблизости, тихо увещевая обеих. И… ах ты ж, черт… На пороге спальни стояла Роза: в глазах паника, обе ладошки прижаты ко рту. Могло показаться, что она глядит на все сразу и не видит ничего.

Пряча пистолет за спину, за пояс шортов, я направился прямо к ней и упал на колени, чтобы сравняться с нею в росте. Она потянулась обнять меня. Я ее отстранил: меня всего покрывала жидкая кровь. Я не видел себя со стороны, но не сомневался: