Но она, беженка из Кировабада[94], повидавшая на своём двадцатилетнем веку много несправедливости, не могла воспротивиться зову сердца и совести и решила разделить с мужчинами все опасности, тяготы и лишения военного лихолетья. И в отряде её не жалели, «гоняли» наравне со всеми, будь то физическая или огневая подготовка, марш-бросок или рытьё окопов. Девушка старалась не отставать от парней и не выделяться, словно поставив себе цель развенчать мифы о «слабом» поле. Само присутствие Гаяне воодушевляло ребят, подтягивало их и, казалось, делало ещё сильнее.

В отряде уже набралось три десятка человек: соседи, друзья, знакомые. Это были люди самых что ни на есть мирных профессий, вынужденные на время оставить садовничью лопату, учительскую указку, баранку автомашины и взять в руки… нет, не автомат и гранатомёт, а чаще всего охотничье или самодельное ружьё. Для защиты своей земли. И готовились эти люди к настоящим боям. Благо почти все они в своё время прошли двухгодичную срочную службу в советской армии, и в ходе организованных Арменом учебно-полевых занятий быстро восстановили свои навыки и знания.

Через две недели отряд был готов к выполнению боевых задач. Поначалу ограничивались дежурством в окрестностях города. Но вскоре по заданию Комитета сил самообороны Армен с группой наиболее подготовленных ребят отправился на подмогу бойцам — на один из самых тяжёлых участков фронта, где противник готовил крупное наступление.

Глава 15

Несмотря на достаточно тёплый день, над проржавевшей, местами залатанной крышей домика из светло-серого известняка курился дымок. Он обещал долгожданную встречу — Роберт затрепетал. Парень нетерпеливо отворил жалобно скрипнувшую калитку и почти вбежал во двор. В ответ на грохот захлопнувшейся створки отворилась входная дверь и на крыльце появилась… незнакомая старушка в вязаном чепчике. Пока Роберт стоял как вкопанный, потеряв от разочарования дар речи, она молча всматривалась в его лицо, удивлённо прищурившись.

— Алёши нет дома, — наконец промолвила старушка. — Пошёл в лес за хворостом.

Только тут Роберт узнал двоюродную тётю по отцу…

Плотно закутавшись в халат, Диана сидела на низком табурете у потрескивающей печки. Болезненная бледность осунувшихся скул, запавшие от бессонницы красноватые (вместо природного темно-зелёного цвета) глаза, дрожащие синие жилки на висках были явными признаками внутренней боли. В Диане трудно было узнать прежнюю жизнерадостную, симпатичную и ухоженную девушку. Она безучастно смотрела перед собой, когда дверь вдруг распахнулась и на пороге застыл молодой человек в военной форме. Диана не сразу узнала брата, его появление было не просто неожиданным, но и почти невозможным, даже невообразимым. И лишь когда он, бросив в угол рюкзак, прыгнул к ней с криком: «Сестричка!», Диана вернулась в реальность. На её оживших глазах появились крупные слёзы. Роберт стиснул сестру в своих объятиях и стал порывисто целовать её лоб, мокрые щёки, нервные ручки. «Я не отпущу тебя», — с силой прошептала она, вцепившись в брата. Чувствуя, что у Дианы подкашиваются ноги, Роберт ещё крепче сжал свои объятия. «Я никуда не уйду, — приговаривал он. — Никому тебя в обиду не дам, сестрёнка».

Тётка, выхаживающая Диану, замерла у входа с повлажневшими глазами, молча наблюдая за происходящим. Казалось, она не решалась приблизиться, словно боясь нарушить таинство момента…

Наконец пришёл отец с вязанкой хвороста на худых плечах. Роберт впервые видел папу плачущим — крепко обняв сына, Алёша отрывисто всхлипывал в его плечо. Оба не произносили ни слова, что-то волнительно-важное переполняло их. Зато потом всю ночь отец, сын и дочь сидели у печки и беседовали.

Воспоминания были самые разные, чувства и ощущения, вызываемые ими, менялись быстро и резко: от греющей душу ностальгической радости до горести и скорби. Однако разговор в целом был сосредоточен на решимости выжить во что бы то ни стало и сообща выйти из нелёгкого положения достойным образом…

В воздухе витал зловещий запах войны. Отец и сын записались в отряд самообороны деревни…

Глава 16

Небольшие отряды самообороны спонтанно формировались по всей области. Общая опасность требовала сплочённости и единства. Помимо юношей, молодых и зрелых мужчин, в отряды шли также люди вовсе не военнообязанные: женщины, старики и подростки. Они называли себя фидаинами[95], и это была не патетика: в самом деле, движимые всеобщим энтузиазмом, люди готовы были пожертвовать собой ради того, чтобы отстоять родную землю, защитить свои семьи, честь и достоинство своего народа. В процесс самообороны включились и нашедшие приют в Нагорном Карабахе беженцы — если на территории Азербайджана эти люди не имели возможности защитить себя и свои права, то сейчас большинство из них было готово сделать это с оружием в руках, понимая, что, пролив кровь за вновь обретённую родину, они восстановят свою попранную честь, человеческую и историческую справедливость.

Вскоре дислоцированным в Степанакерте и невольно оказавшимся меж двух огней частям[96] разваливающейся вместе с империей советской армии было дано добро покинуть территорию Нагорного Карабаха. С арены ушёл «сдерживающий» фактор, и отряды самообороны остались лицом к лицу с азербайджанскими воинскими формированиями, которым достались крупные склады военной техники, вооружения и боеприпасов расформированного Закавказского военного округа. Имея многократное преимущество в живой силе и боевом оснащении, противник рассчитывал добиться скорой победы. Одновременно с активизацией наступления на фронте стали более массированными артиллерийские обстрелы и бомбовые удары по армянским населённым пунктам, всё теснее сжималось кольцо экономической блокады. Расчёт был прост: смертельно напугать людей, лишить их элементарных средств для существования, заставить отказаться от борьбы и подчиниться или же покинуть навсегда свои родные очаги. Однако такое невиданное давление лишь укрепляло дух сопротивления и решимость карабахцев защитить себя, не позволив повториться кровавому «сумгаиту».

Дело защиты родины обретало поистине всенародный характер.

Глава 17

Тяжёлое, усиливающееся с каждой минутой предчувствие надвигающейся беды заставляло сердце лихорадочно биться. Сжавшись в комок на стуле в углу комнаты и упёршись застывшим взглядом в одну точку, Эрик дрожал крупной дрожью, словно от сильного озноба. Он не замечал Астхик, вросшую от ужаса в пол, и не слышал зовущую его Анаит, не чувствовал её дрожащей ладони у себя на плече. Тем временем в полусотне километров от них, на поле боя, разворачивались драматические события: отряд Армена пытался прорвать смыкающееся кольцо вражеского окружения…

Автоматная очередь ударила, словно тяжеленной кувалдой, в левое предплечье. Боль от первой пули была столь сильной, что двух других ран — чуть выше кисти и под мышкой — он почти не почувствовал. Точнее, не успел почувствовать каждую рану в отдельности: всё