она бы не чувствовала. Забвение. Она представила небытие – тяжелое и темное, как одеяло или как ночное небо. Ее тело и разум перестанут существовать, а с ними и оставленные в них споры Фредерика. Она будет свободна.

Вайолет потратила на планирование несколько длинных дней. Она выбрала сумерки, свое любимое время дня, когда поют сверчки и небо окрашивается в оттенки фиолетового – цвет ее имени. Она уйдет вместе со светом.

Здесь, в северных широтах, летом темнеет поздно, почти в полночь, поэтому к выбранному ею времени все спали. Она надела свое любимое зеленое платье и причесала волосы, глядясь в зеркало в последний раз. Укус на щеке побледнел и превратился в серебристо-розовый полукруг, напоминающий месяц.

Предзакатное солнце окрасило комнату в янтарный и золотой. Вайолет открыла окна и выглянула наружу, наслаждаясь последним взглядом на свою долину. Отсюда ей было видно лес – темный шрам среди нежно-зеленых холмов. Она посмотрела вниз. Было довольно высоко – около десяти метров, подумала она. Интересно, кто обнаружит ее утром? Она представила свое тело, смятое, как лепестки у примулы. На подоконнике Вайолет оставила записку, в которой просила похоронить ее под буком.

Она вскарабкалась на подоконник и встала в оконный проем; холодный вечерний воздух подул ей в лицо. Она глубоко вдохнула его в последний раз. И в тот момент, когда она уже была готова броситься вперед, к пустому горизонту, она почувствовала, как что-то коснулось ее руки. Это была стрекоза-красотка; в лучах заката ее прозрачные крылья сияли золотом. Такая же стрекозка, как та, которую подарил ей Грэм несколько недель назад.

Раздался стук в дверь, и в комнату ворвался Грэм – а Вайолет думала, что он уже спит.

– Ну правда, Вайолет, хватит брать мои вещи без разрешения… Господи, какого дьявола ты там делаешь? Одно неверное движение, и тебя придется соскребать по всему саду.

– Прости, – сказала Вайолет, сползая с подоконника и пряча записку в карман. – Я просто… любовалась окрестностями. Отсюда видно железную дорогу, ты знал?

Грэм любил поезда.

– Нет, Вайолет, проведя всю свою жизнь в этом доме, я, конечно же, не знал, что из окон второго этажа открывается вид на ветку Карлайл-Ланкастер. Ну правда, что на тебя нашло в последнее время? Я уже думал, мне придется для тебя посадить в банку еще одно чертово насекомое.

Его передернуло. Она посмотрела на руку, но красотка уже исчезла.

– Я в порядке. Просто… немного устала.

– Пожалуйста, скажи мне, что твое сердце не разбито этим проклятым кузеном Фредериком. Или, может, он для тебя уже Фредди, а? Дорогой Фредди. О чем вы говорили, когда гуляли вдвоем? Поди опять о том, какой он доблестный охотник? Должен сказать, я не ожидал, что ты влюбишься в такого отъявленного зануду.

– Это не имеет отношения к Фредерику, – поспешно сказала Вайолет.

Грэм скептичеки посмотрел на нее, подняв одну бледно-рыжую бровь.

– Ладно, если так. Лично я рад, что дорогой Фредди уехал. Он напомнил мне одного парня, который учился в Харроу классом старше. Такой же надменный тип. Его исключили прошлой осенью, потому что от него забеременела девушка. Одна из преподавательских дочек. Ей, бедняжке, пришлось рожать ребенка в монастыре.

– Да уж, – сказала Вайолет, притворяясь, что ей неинтересно. Внутри снова прозвучало слово «сперматофор». – Так ужасно для нее.

– Именно, – сказал Грэм. – Вообще, следует быть осторожнее, общаясь с такими парнями. Надеюсь, он ничего не пытался сделать с тобой? В тот день, когда мы играли в шары, мы с Отцом заснули, а когда проснулись, вас не было. Мне показалось, Отец был этим весьма доволен.

– Ничего не было, – ответила Вайолет. – Мы просто гуляли. Я показала ему лес.

– Хм. Надеюсь, это все, что ты ему показала. Слушай, на самом деле уже поздно. Я ждал, пока няня Меткалф уйдет к себе, чтобы я мог прийти к тебе и забрать свой учебник по биологии. Он ведь у тебя, не так ли? Мне бы разобраться к концу лета с подтипами антроподов. Времени в обрез.

– Имеешь в виду артроподов? Те, что с экзоскелетами.

– Угу. С ними. Так что – могу я забрать учебник?

Вайолет представила учебник, сунутый под матрас рядом с окровавленным нижним бельем.

– Я потеряла его. Прости.

– Потеряла? Как, черт побери, можно потерять учебник?

– Я уронила его в ручей.

– Ты можешь себе представить выражение лица преподавателя естественных наук, когда я ему скажу это? Простите, сэр, у меня нет учебника, потому что моя нерадивая сестра уронила его в ручей. Что ж, великолепнее некуда, Вайолет, спасибо. Теперь нужно посылать за другим. И, скорее всего, мне доставят его, когда я уже вернусь в чертов Харроу. Огромное спасибо.

Грэм вышел, хлопнув дверью.

Как только шаги Грэма затихли, Вайолет стала думать, что делать с запиской. Просто сжечь ее было нельзя. Няня Меткалф непременно учуяла бы запах дыма – нюх у нее был как у ищейки, – и тогда могли возникнуть вопросы. И, кроме того, она еще не решила: может, записка еще пригодится. Но тут она вспомнила про стрекозку, и желудок болезненно сжался от чувства вины перед Грэмом. Неужели она могла оставить его одного – с их Отцом?

Она достала из-под кровати книгу со сказками братьев Гримм и открыла ее, чтобы спрятать записку. Прежде чем заснуть, она подумала о маме. Если Вайолет умрет, то никогда не узнает правды. Она аккуратно положила перо Морг на подушку, рядом со своим лицом, надеясь, что ей приснится мама. Но вместо этого ей приснился Фредерик и то, что случилось в лесу. Во сне она смотрела на свое бледное тело и видела, как плоть внизу живота темнеет и проваливается под нажимом пальцев. Вокруг нее, сверкая крыльями, роились поденки, извиваясь в своем бесконечном жестоком танце.

Утром она проснулась от сильного запаха жареной селедки на ждущем ее подносе в руках няни Меткалф.

– Положено все съесть, – сказала она, – няня приказывает.

Рыба была желтая и сморщенная, как оболочка медяницы, мумифицировавшейся от летнего зноя.

Вайолет с трудом села на кровати и взяла поднос. В животе у нее заурчало, и она вздрогнула, вспомнив свой сон.

– Вайолет, ты в порядке? – спросила няня.

– Да, спасибо, – ответила Вайолет, поднося вилку ко рту. Она жевала медленно, но даже после того, как проглотила кусок, на языке и небе осталось ощущение желеобразности.

Ей удалось положить в рот еще кусок. В этот момент в животе забурлило сильнее, и комната опять закружилась. Она почувствовала, что внутри что-то копится, проталкивается наверх через желудок по пищеводу; во рту