Шрифт:
Закладка:
Уже давно она не рассматривала себя как следует. Последние годы она не переносила вида своего обнаженного тела. Все эти вечера, когда ей приходилось облачать свою плоть в то нижнее белье, которое желал видеть на ней Саймон. Когда ей приходилось лежать, а он распоряжался ее конечностями как хотел. Она превратилась в сосуд. И только.
Возможно, поэтому ей была ненавистна сама мысль о беременности, когда она жила с ним. Она чувствовала себя лишь средством для достижения цели.
Но. Она не знала, что все будет вот так.
Сейчас Кейт оценивающе глядит на себя в зеркало. На сильные линии рук и ног, на то, как раздались бедра. Как начал округляться живот. Грудь поражает ее: соски потемнели, ярко-голубые вены проступают сквозь кожу. Родинка между грудями тоже потемнела – от рубинового до багрового.
Даже ее кожа изменилась: стала более гладкой и плотной. Кейт будто в броне.
В броне, готовая защитить свою дочь.
Сила этого чувства – любви, бурлящей в ее венах, – потрясает ее. Как и обжигающая ясность того, что она сделает все что угодно, лишь бы ее ребенок был в безопасности.
В голове непрошено вспыхивает воспоминание о той аварии. Рука отца на ее плече, грубо и отчаянно выталкивающая ее из-под колес машины. Чувствовал ли и он что-то подобное?
Она отмахивается от этого воспоминания, снова фокусируя взгляд на женщине в зеркале. Женщине, в которой едва может признать саму себя.
Она выглядит – и чувствует себя – сильной.
Лишь одно ей хочется изменить.
Хозяйственные ножницы тети Вайолет лежат рядом с раковиной. Она подносит их к голове и начинает стричь, с улыбкой наблюдая, как обесцвеченные металлические пряди волос падают на пол. Когда она заканчивает, оставшиеся волосы образуют лишь темный ореол вокруг головы.
Прежде чем выйти из дома, она одевается.
Не в свою старую одежду, которую выбирал Саймон. Эти вещи остались в прошлом.
Взамен она надевает льняные брюки Вайолет и свободную тунику из зеленого шелка, расшитую изящным узором из листьев. В завершение – соломенная шляпа с пером. На пути в деревню все тихо и мирно, и Кейт проверяет свои растущие знания местной фауны: вот у обочины дороги вьются зеленые веточки жгучей крапивы; вот из живой изгороди выглядывают кремовые фонтанчики белоголовника. Серебряные вспышки среди зелени: шелковые нити ломоноса. Она глубоко вдыхает его аромат.
Когда она проходит под дубами, на нее падает черная тень, и тут же она слышит гортанный крик. Но на этот раз ледяных игл нет. Зато ей чудится отголосок того ощущения, что возникло в саду, когда насекомые спешили прикоснуться к ней. Движение в груди, как будто внутри расправляются крылья.
«Давай, – говорит она себе. – Ты справишься».
Она продолжает путь.
Эмили облокотилась на уставленный стопками книг прилавок. Ее седые кудри покачиваются, когда она делает записи в учетную книгу. Шумит потолочный вентилятор, переворачивая страницы книг.
– Добрый день, – Эмили поднимает взгляд на звук колокольчика. – Чем могу…
На миг она бледнеет, но затем приходит в себя и улыбается.
– Кейт! Простите, – говорит она. – Просто… я раньше не замечала, как сильно вы похожи на нее. На Вайолет. Как у вас дела?
– Спасибо, хорошо. На самом деле я хотела спросить, – говорит Кейт, удивляясь твердости своего голоса, – не нужна ли вам помощница?
28
Альта
Эта ночь в темнице была самой длинной в моей жизни. На следующий день, я знала, присяжные решат мою судьбу. Я знала, что меня повесят – тем же вечером или на следующий день. Меня отведут на пустошь. Так сказал один из стражников. Я тешила себя тем, что по крайней мере увижу небо, услышу птиц. В последний раз. Мне было интересно, придет ли кто-нибудь на это посмотреть – соберется ли у эшафота толпа, жаждущая увидеть, как мое тело извивается на веревке. Как невеста Сатаны отправляется обратно в ад.
Возможно, будет справедливо повесить меня.
Я подумала об обещании, данном матери. Я нарушила его. Я не оправдала того имени, что она дала мне. Я не смогла спасти ее. Эта вина и нарушенное обещание тяжелым якорем лежали на моем сердце.
Но быть повешенной за смерть Джона Милберна… это было другое дело.
Я не уверена, что вообще спала той ночью. Образы, один за другим, вставали передо мной, вырисовываясь в полумраке камеры. Мертвое раздувшееся лицо мамы. Ворона, рассекающая небо черными крыльями. Анна Меткалф, корчащаяся на смертном одре. И Джон Милберн, вернее, то, что от него осталось. Его раздавленное лицо, влажное и почерневшее, как гнилой фрукт.
Когда на следующий день за мной пришли, я чувствовала, что уже начала переход из этого мира в иной. Мне казалось, я вижу все как в тумане.
На краю зрения мелькали какие-то тени. Я подумала, что это приподнимается завеса. Завеса между тем миром и этим. Скоро я буду с мамой. Я надеялась, она поймет, что я сделала и почему.
Казалось, в зале суда еще больше народа, чем раньше: когда меня вели на скамью подсудимых, зал огласился криками и свистом. Я смотрела на лица судей, прорезанные глубокими морщинами от раздумий. На присяжных в темных одеждах с пустыми глазами. Только один из них, тот, что с квадратной челюстью, посмотрел мне в глаза. На этот раз я не была гордой: я вглядывалась в его лицо, жаждая узнать, что меня ждет. Потом он отвел взгляд, и внутри меня пробежал холодок. Возможно, он не хотел смотреть на осужденную женщину.
Я отыскала в толпе Грейс. Ее чепец сиял белизной и чистотой. Она сидела рядом с отцом, склонив голову. Мне хотелось, чтобы она подняла голову, чтобы я увидела ее лицо – лицо, которое преследовало меня в моих снах, – в последний раз. Но она этого не сделала.
Один из судей заговорил:
– Подсудимая Альта Вейворд обвиняется в убийстве Джона Милберна посредством колдовства. Предполагаемое преступление имело место первого января 1619 года от Рождества Христова.
Колдовство – тяжкое бедствие для этой земли, и наш король, Его Королевское Величество Яков I, поручил нам бороться с этим коварным злом. Мы должны остерегаться его во всех сторонах нашей жизни. У дьявола длинные руки и громкий голос, и он обращается к нам со сладкими посулами.
Как известно, особенно подвержены дьявольскому искушению наши женщины, потому что они слабы духом и разумом. Мы должны
