Часть 3

1

Снова лило, Фиона сидела в спальне наверху, смотрела на дождь за окном и старалась не думать о Томми. Комната была в полном ее распоряжении: Гэвин уже десять лет спал в старой комнате Стюарта — с тех пор, как Фиона решила, что больше не может терпеть храп мужа. Когда Стюарт навещал их, Гэвин перебирался к Фионе, и об их обычном спальном распорядке они сыну не сообщали. (Фиона считала, что это расстроит Стюарта. Кроме того, она была уверена, что он что-нибудь на этот счет скажет.)

Фиона любила эту комнату: хрустящие белые простыни и розовое одеяло, опрятно расстеленное на кровати, все ее вещи аккуратно расставлены на комоде, никакого мусора, пыли, все очищено от низменного, нескладного быта ее мужа. Если ей снова приходилось делить спальню с Гэвином, она негодовала, хотя это и случалось всего раз в году, когда приезжал Стюарт. Тогда комната и пахла по-другому, и, на взгляд Фионы, приобретала неряшливый, грязный вид. Когда Стюарт уезжал, она была почти счастлива; она распахивала окно и начищала все от пола до потолка, меняла простыни — снова вступала в права владения. Если Гэвину было что-то от нее нужно, он никогда не заходил прямо в комнату, хотя и жил в ней почти тридцать лет, но всегда стучался и ждал за дверью, а Фиона не говорила ему «заходи», а встречала его в дверях, загораживая проход. Она это замечала и за собой, и за ним.

Фиона провела рукой по одеялу и рассеянно разгладила складки. Ей всегда нравилось застилать постель по утрам, ровно натягивать одеяло. Ей нравилось ощущение ткани под рукой. Сосредоточься на настоящем — это ведь теперь в моде, правда? Осознанность. Фиона как-то прочла об этом заметку, и ей понравилось. В прошлом было много такого, о чем она предпочла бы не вспоминать. Она полагала, что так происходит со всеми людьми ее возраста.

Но не так-то просто сосредоточиться на настоящем, когда перед тобой маячит прошлое, когда оно бродит по острову и неожиданно на тебя натыкается, когда оно приходит к тебе домой на ужин. И как же это неудачно, думала Фиона, что Томми так похож на своего отца. Никто ничего не забудет, поглядев на него хотя бы секунду. Но, по правде говоря, в нем были и черты матери. Сначала Фиона этого не заметила, но теперь, когда она его вспоминала, видела, что это так. Может быть, форма глаз или рот. А может, просто выражение. Фиона никогда не умела хорошо читать лица.

Она сделала для Томми, что могла, в память о Катрине, но он все испортил. Фиона считала, что он почти устроил сцену. Она пыталась после обсудить это с Гэвином, но тот сказал: «Все прошло не так уж плохо, Фи. Конечно, Джон для него больная тема, и потом, ты же знаешь Эда, когда он пьян. — А когда Фиона ничего не ответила, добавил: — Ягненок был вкуснейшим, дорогуша. Очень нежным». Она еле сдержалась, чтобы не напомнить ему о его собственной ужасной ошибке, как он назвал его Джоном, господи боже мой.

Сегодня Фиона вынуждена была подняться к себе, потому что Гэвин внизу топал по дому и озвучивал всякую мысль, какая только приходила ему в голову: «Просто ищу марку — боже, что за день, снова этот дождь — неужели Малькольм снова с Робертом работает, бедняга, он заслужил отдых — ну, кажется, ветер снова усиливается», — и Фиона поняла, что если она послушает его еще чуть-чуть, то в прямом смысле слова убьет его.

Она сказала ему, что пойдет разбираться со стиркой, но вот она сидит на кровати и бессмысленно смотрит на дождь. Порой ей казалось, что в ее жизни не осталось почти ничего, кроме воды. Их окружало свинцовое море, которое как будто все время к ним подкрадывалось, как бы они ни старались его не замечать; дождь все шел и шел, пустошь мокла, овечья шерсть блестела. Фиона выросла на Малле, была девочкой-островитянкой до мозга костей и не испытывала никаких колебаний, когда Гэвин предложил ей обосноваться здесь, в его доме. Но Литта была не такой, как Малл. То был большой остров, почти три тысячи жителей, несколько школ, магазины, гостиницы, и до большой земли можно было легко добраться. Здесь было другое дело. Холодно и дико. Литта не была такой цивилизованной, как Малл, — сплошная сырая земля да море. Как будто живешь на краю света, откуда остальные уже свалились, и только горстка уцелевших сгрудилась на этом обломке скалы, борясь с ветром и бесконечным дождем.

Иногда она не понимала, как другие могут это выносить, но если она говорила о своих ощущениях Гэвину, он только смеялся: «Ну, это не для всех». Невозможно было заставить его смотреть на вещи серьезно. Никого на острове, казалось, не смущала чудовищная уединенность этого места. На самом деле они даже гордились ею, так что Фиона не могла высказывать своего мнения без того, чтобы не обнаружить в себе слабость, постыдную непохожесть, и она чувствовала, что скрывать это — ее долг.

Но она вполне справлялась. Она знала, что это так. Она делала хорошую мину при плохой игре и ожидала того же от мужа, который, в конце-то концов, и привез ее сюда, так что если Гэвин вдруг на что-нибудь жаловался — что паромы плохо ходят или что они вообще перестали ходить из-за нехватки персонала, — она резко его обрывала: «Радуйся, что они вообще есть», хотя на самом деле так вовсе не думала.

Когда Катрина появилась на острове, Фиона опознала в ней это замешательство, как будто оно было ее собственным. На кого-то другого она, может быть, разозлилась за это, но Фиона видела, как Катрина старается скрыть свою слабость, как она сама делала, и, возможно, именно от этого смягчилась по отношению к ней. Одно время они были близки, когда Катрина только приехала и все еще боролась. Во всяком случае, Фиона считала, что они близки. Иногда ей казалось, что она никогда не была такой счастливой, как в тот первый год, когда они с Катриной виделись почти каждый день. У нее раньше не было близких подруг, если не считать раннего детства. Фиона часто недоумевала, почему так вышло, и иногда втайне плакала об этом,