шла о форменных пуговицах с имперской символикой — и явился в Сенат в обычном штатском костюме. Внешний вид нового сенатора вызвал резкие протесты со стороны его коллег, демарш Соколова оживленно обсуждался в чиновном мире столицы[504]. Да и сами члены Временного правительства совершенно не соответствовали традиционным представлениям о руководителях государства. «…Одеты они были более чем небрежно и походили скорей на рабочих, чем на интеллигентных людей», — вспоминал адмирал, хорошо знавший образ жизни и манеры поведения представителей высшей власти дореволюционной России. Сходной была и реакция британского военного атташе полковника А. Нокса, когда во время официального приема он случайно взглянул на обувь новых министров: «Какая необычная коллекция ботинок!»[505].

Но особенно разительными были изменения в военной форме одежды. Приказом по Балтийскому флоту от 14 марта указывалось, что при увольнении в город военнослужащие могут выходить в форме по своему желанию. В то же время этот документ взывал к самосознанию революционных матросов и солдат: «Чистота и опрятность одежды составляют личную гражданскую обязанность каждого человека»[506].

Обладатели всех видов военной формы должны были задуматься об ее революционном преобразовании. Британский посол докладывал в Лондон уже 3 марта, что «…солдаты срывают императорские эмблемы». А итальянский посол при Румынском королевском дворе 13 марта сообщал своему правительству о распоряжениях, полученных русскими войсками Румынского фронта: «Здесь получен приказ снять с мундиров царские знаки отличия, короны и прочее»[507].

С начала Февральской революции особое значение приобрел вопрос о погонах, прежде всего об офицерских знаках различия. Погоны были давним и привычным символом власти. Для офицеров погоны являлись важнейшим элементом формы, знаком принадлежности к элитарной корпорации. Почетный характер золотых погон порой по-своему расшифровывали рядовые солдаты и матросы, которые воспринимали их не только как знак различия звания и определенного рода оружия, а как знак принадлежности к привилегированному сословию, к высшей касте. От них отличали «березовых офицеров», носивших серебряные погоны. Бывший моряк вспоминал: «На „Азии“ (учебном корабле. — Б.К.) служил в чине поручика с березовыми погонами и с красным просветом Ребров… по специальности минный офицер-торпедист. Офицеры дворянского сословия носили золотые погоны с черным просветом и получали зарплату в несколько раз больше простого смертного, поручика, выходца из простого народа. <…> Для получения дворянского звания необходимо прослужить в царском военно-морском флоте 25 лет безупречной службы в чине офицера, тогда только присваивают дворянское сословие с ношением золотых погонов…». Матросы, например, не считали офицеров «по Адмиралтейству» «настоящими» офицерами и противопоставляли их морским офицерам-«желтопогонникам», которые носили золотые наплечные знаки различия[508].

Соответственно, во время различных бунтов и восстаний погоны становились объектом атаки повстанцев. Так, например, на броненосце «Потемкин» в 1905 г. матросы срывали с морских офицеров их золотые погоны. «Обеспогонивали» восставшие и жандармов на берегу. Но что означали эти действия? По крайней мере, в некоторых случаях участники событий расшифровывали их как разжалование своих противников, как нежелание признавать их статус командира[509].

В 1917 г. «обеспогонивание» порой имело такой же смысл. В начале марта в Шлиссельбурге толпа сорвала погоны и кокарду с полицейского исправника, возражавшего против освобождения уголовных из тюрьмы: тем самым его лишали власти и звания[510]. Можно предположить, что данный полицейский мог бы некоторое время сохранить свой чин и свои погоны, если бы не был «разжалован» толпой, возмущенной его «старорежимными» действиями.

Когда в дни Февральской революции в Таврический дворец привели бывшего военного министра, генерала от кавалерии В.А. Сухомлинова, то разъяренные солдаты, считавшие его изменником, чуть не учинили самосуд. Генерала не без труда спас А.Ф. Керенский. Однако с Сухомлинова сорвали погоны, хотя позднее он утверждал, что сам их снял по требованию толпы. В этом случае толпа действовала согласно своеобразному патриотическому коду поведения: генерал считался преступником и предателем, поэтому он и лишался знаков почетного отличия. Снятие погон становилось знаком позорного увольнения с военной службы. Методом самосуда в данном случае была осуществлена символическая казнь. В некоторых слухах «обеспогонивание» Сухомлинова приобретало дополнительную символическую нагрузку: погоны с него якобы сорвал некий «делегат» Преображенского полка, первого полка российской армии. «Обеспогонивали» и некоторых других офицеров, арестованных в дни Февраля. Солдат-фронтовик писал: «В других полках… без всякого суда арестовывали некоторых офицеров и срывали с них погоны»[511]. Можно предположить, что и в данном случае солдаты лишали недостойных, по их мнению, арестантов почетного знака различия и власти.

В Ревеле во время манифестации в честь революции группа штатских, по всей видимости рабочих, атаковала капитана 1-го ранга П.В. Гельмерсена и сорвала с него погоны. Матросы вступились за своего командира и силой доставили виновников происшествия на корабль. Штатские должны были принести извинения и собственноручно пришить знаки различия на форму офицера в присутствии всей команды. Совет рабочих и воинских депутатов Ревеля также вынес специальное постановление, осуждавшее виновников конфликта. Нам точно неизвестны мотивы действий лиц, напавших на офицера, однако очевидно, что и для данной группы матросов, и для депутатов Совета погоны в это время продолжали оставаться почетным знаком различия[512].

Наплечные знаки различия первоначально вовсе не противоречили символическому осмыслению свершившегося переворота. Показательно, что на многих красных знаменах, созданных вскоре после Февраля, встречаются фигуры солдат, символизирующих революционную армию. Они изображаются в погонах, а порой цвет погон и петлиц позволяет даже определить конкретный полк[513].

Некоторые гражданские и военные чины даже в этой кризисной ситуации пунктуально соблюдали установленную форму одежды. Когда видный деятель конституционно-демократической партии Ф.И. Родичев, назначенный министром по делам Финляндии, прибыл в Гельсингфорс, то его на перроне встретили чиновники, генералы и адмиралы в подобающей форме, многие в треуголках и со шпагами[514].

Однако от военнослужащих, имевших на погонах царские вензеля, нередко требовали их удаления: символы старого режима оскорбляли противников монархии. Уже в дни восстания некоторые флигель-адъютанты императорской свиты, солдаты и казаки личной охраны Николая II избавлялись от царских вензелей на своих погонах и украшали себя красными бантами. То же происходило и в других городах: 2 марта в Севастополе комендант крепости контр-адмирал М.М. Веселкин вынужден был по требованию агрессивно настроенной толпы снять вензеля ненавистного «Николашки» со своих свитских погон. Но и в пределах одного и того же города отношение к обладателям погон с вензелями и поведение последних могло быть различным. Некий депутат Городской думы Севастополя 5 марта фактически обвинил начальника штаба Черноморского флота контр-адмирала С.С. Погуляева: «А не находите ли вы своевременным снять ваши желтые аксельбанты как принадлежность к царской свите и заменить ваши погоны с белой