я не двигаюсь, бросил:

– Сейчас выйду.

И дверь закрылась у меня перед носом.

Я перевела дыхание, добрела кое-как, шелестя опавшими листьями и сосновыми иголками, до лежавшего на земле бревна, и уселась.

Бен вышел через несколько минут. Он опустился на другой конец бревна, уперев локти в колени и свесив ладони.

У меня пылали щеки, несмотря на утреннюю прохладу; перед мысленным взором Сара спешила к своей двери.

Я знала, что мне нужно отступить, потому что Сара заслуживает счастья. А уж Бен – тем более.

– Я ее видела. – Слова вырвались сами, и мне захотелось откусить себе язык.

Бен посмотрел на меня – мне показалось, он хочет спросить, о чем я. Эта его ужасная манера избегать разговоров со мной и открывать рот лишь в ответ на вопрос превращала общение в сущую муку. Он был рабом, а я госпожой.

– Я видела, как она вышла отсюда, – голос у меня дрогнул. – Сара.

Ужаснувшись от того, что выдала свои чувства, вызванные визитом Сары к нему, я крепко сжала челюсти, чтобы не ляпнуть еще что-нибудь лишнее.

Это было не мое дело.

Но Бен не заметил, что со мной творится, – он доставал из кармана ножик и деревяшку.

Господь свидетель, как мне хотелось забросать его вопросами: «Почему ты на меня злишься? Ты скучаешь по нашей былой дружбе? У тебя появились новые друзья, или я единственная? Как поживает твоя бабушка?» Нет, последний вопрос я бы вычеркнула – Бен не мог знать о своей бабушке, потому что его давно продали на другой остров. Их разлучили. Это было обычное дело – близких родственников разлучали, продавали по отдельности, и они больше никогда не видели друг друга. И я намерена была не допустить, чтобы подобное произошло на плантации Уаппу. Я дала Саре слово. Саре, которая следила за тем, как я нарезаю круги вокруг Бена, столь внимательно, что я и спиной ощущала ее взгляд.

– Это тот самый мешочек, который сшила тебе бабушка? – спросила я, указав на талисман, висевший у него на шее. Память вдруг ярко высветила тот день, когда я начала учить его грамоте: Бен берет щепотку земли в том месте, где мы стоим, и кладет ее в такой же кожаный мешочек.

Он кивнул в ответ на мой вопрос.

– Ты… ты знал, куда Кромвель тебя везет? – Новый вопрос прозвучал раньше, чем я осознала, насколько он для меня важен.

Бен отвел взгляд в сторону.

– Да, – кивнул он и испустил вздох.

– Я имею в виду – знал, что он везет тебя ко мне, а не просто в Южную Каролину?

– Да, – повторил Бен. – Он здесь по моей воле.

– Что? – Я запнулась от изумления и продолжила: – Зачем?

– Тебе нужна была моя помощь, – сказал Бен, и лезвие ножа заскользило по бруску у него в руке.

От того, как поразительно его слова совпали с тем, что я услышала во сне, у меня по спине пробежал холодок. Я уставилась на собственную ладонь, поднесла ее к лицу, чтобы проверить – а вдруг это тоже сон? Рука выглядела, как настоящая, и по ощущениям была настоящей.

– Мне и правда нужна твоя помощь, но ты не хочешь со мной разговаривать. А Кромвель – напыщенный грубиян. А… а я хочу вернуть себе друга. Я по тебе скучала.

Бен издевательски хмыкнул, и у меня кровь прилила к щекам, к горлу подступил ком.

– Почему ты не научила Квоша читать? – произнес он вдруг, с вызовом вскинув подбородок. – И детей почему не учишь?

– Я… – Этот вопрос меня ошеломил, потому что и вопрос Квоша – почему Бен умеет читать – тоже не шел у меня из памяти; возможно, он и был причиной моего странного сна.

После того разговора с Квошем я несколько дней нетерпеливо ждала, когда Бен, опять уехавший куда-то с Кромвелем, вернется на плантацию. И сама не знала зачем. Чтобы спросить у него совета? Или попросить помочь Квошу доделать инструменты и оборудование для производства индиго? Или же поинтересоваться у него, почему он сказал Квошу, что обучен грамоте?

Я встала и прошлась туда-обратно.

– Обстоятельства были другие, когда я учила тебя. На Антигуа все было иначе. Мы были детьми. А для взрослых есть правила и законы. Я…

Бен тоже встал и шагнул ко мне. За эти несколько минут нашей беседы он смотрел на меня дольше и внимательнее, чем за все время со дня своего прибытия с острова Монтсеррат.

– Lâche, – процедил он сквозь зубы. И повторил по-английски: – Трусиха.

Кровь жаркой волной прилила к моему лицу, дыхание перехватило.

– Как ты смеешь…

Он вскинул бровь:

– Зачем ты обучила меня грамоте? Чтобы позлить свою мамашу? Или это была просто игра? Но ты изменила мою жизнь. Почему не сделаешь то же самое для Квоша?

Я поверить не могла, что со мной разговаривают таким тоном.

Однако в этом не было ничего удивительного.

Так со мной мог разговаривать только Бен.

Потому что между нами исчезли различия, разделявшие белых людей и негров, рабов и господ.

– Тебе очень нужно индиго? – спросил он.

– Да, – прошептала я.

– Почему?

– Я… – Моя ладонь сама прижалась к горлу, словно таким образом можно было обуздать готовые вырваться слова. Под пальцами заполошно билась жилка. Как можно было признаться ему в моей эгоистичной мечте и одновременно попросить о помощи?

Индиго не сделает богатым Бена или Квоша. У меня даже были сомнения в том, что Кромвель когда-нибудь даст своему подмастерью свободу. Так какая выгода Бену в том, чтобы помочь мне добиться успеха?

– Почему? – повторил он, взявшись за кожаный мешочек на груди, словно черпал в нем силы. На мгновение его глаза закрылись, ноздри затрепетали. – Это будет дар. Почему ты его заслуживаешь?

– А Кромвель заслуживает? – спросила я.

– Нет, – твердо ответил он. – Но в руках Кромвеля мое будущее. Моя свобода.

Я подошла ближе. Ближе, чем дозволяли приличия. И меня вдруг охватило странное желание прижаться губами к его губам, чтобы разгладился их гневный изгиб.

Мне почудилось, что в глазах Бена мелькнула тревога.

Страшно хотелось оглядеться – не наблюдает ли кто за нами, – но я смотрела ему в глаза и не могла отвести взор. А потом протянула руку и положила ладонь ему на предплечье. Почувствовала под пальцами теплую кожу и сделала глубокий вдох, поражаясь самой себе, но при этом не желая отступать.

– Бенуа Фортюне, – тихо начала я и увидела, как заблестели у него глаза при упоминании детского прозвища – Счастливчик. – Твое будущее может оказаться в руках