Это походило на болезнь – Макс болел Ингой. Каждый из них жил своей жизнью. Учились в разных классах, после школы – у каждого свои тусовки и увлечения. Никаких совместных прогулок или увеселительных мероприятий. Только тупой, какой-то горячечный, полубезумный трах.

Она сделала то, что задумала. С кем она ещё спала, Макс не знал и не хотел знать. Но чувствовал: мужчины, кроме него, в её жизни есть. Он тоже закрыл тему с монашеством и преданностью только одной-единственной девушке. Как-то так получилось, но не сразу. Где-то через полгода после хронической нехватки её внимания, смеха и голоса, разговоров с ней.

Их ничего не связывало, кроме физической близости. Но даже этой малости хватало, чтобы Макс Ингой бредил. Не растрачивал иллюзии, возносил на собственный недосягаемый пьедестал. Ни одна девушка не могла его зацепить настолько. Всё как-то мимо.

Любовь ли это была? – спрашивает он себя сейчас. Заглядывает в сердце. Возможно, и нет. Но тогда… первое очень сильное чувство. К тому же, при всей его общительности и бурной жизни в поездках и разъездах, при толпе поклонниц, он всё же оставался строгим в душе. Воспитание не так просто вытравить. Принципы не сломать.

Макс твердил себе: любовь – это когда любые испытания можешь преодолеть. Простить всё. Понять. Уберечь. Заботиться. Много чего он тогда думал. Юношеский максимализм диктовал свои условия.

Возможно, это была болезненная тяга. Наваждение. Но в узле тех отношений Макс не пытался анализировать и раскладывать по полочкам всё, что случилось. Он просто жил и любил. И раз до сих пор ему больно от воспоминаний, значит не смог до конца отпустить прошлое.

После школы они продолжали встречаться – студенты разных ВУЗов. Правда, всё реже.

– Я таки выхожу замуж, – заявила Инга в конце зимы. – Больше оттягивать некуда. Отец настаивает. Жених упорствует. В общем, конец счастливой жизни.

В лице её пустота. Уголки губ опущены. Максу вдруг кажется: её отец всё знал. Не мог не знать. А может, она перешагнула ещё какую-то черту. Инга вечно попадала в разные истории. У неё это получалось легко и не всегда изящно.

– А я тогда ухожу в армию, – решение пришло внезапно. Обрубить концы. Избавиться от наваждения. Вырвать Ингу из своего сердца. Это можно сделать только на расстоянии.

– Не дури, Макс, – кажется, она напугана. И это греет ему душу. – Какая армия, ты чего? Туда-сюда – и мы снова сможем встречаться. Мой часто в разъездах. Формальность – штамп в паспорте.

– Зато для меня всё это не формальность! – вспылил он тогда. – Для меня многое не так! Мы ни разу по-настоящему вместе не были! Всё время по каким-то углам да подворотням! Это ненормально, неправильно, глупо!

– Запомни: это ты так сказал и решил, – у Инги – холодное лицо. – Не я от тебя отказалась. Ты меня предал. И тебе с этим решением жить.

Она уходила красиво. Неспешная походка, волосы красиво по плечам волнами лежат. А он смотрел ей вслед и молчал. Кипел внутри и чувствовал пустоту. Да, Макс так решил. Но легче от этого не стало. Не получалось отпустить и перечеркнуть всё, что было. Ни тогда, ни позже.

Зато получилось сейчас. Глубокая ночь. Чай остывший на столе.

– Прощай, Инга, – шелест губ, почти шёпот. Взгляд в темень за окном. – Я больше не злюсь и не мучаюсь. Не думаю о том, как могло бы быть. Не виню в том, что случилось. Это всего лишь череда событий, к которым ты не имеешь никакого отношения. И слова твои, позже, тоже уже не задевают меня никак. Потому что я простил. Потому что…

Макс оборачивается резко. Альда, сонная и растрёпанная, стоит в проёме дверей. Его футболка доходит ей почти до колен.

Она подходит к нему робко, словно боится, что он сейчас сорвётся с места и убежит. Как долго она следила за ним, что слышала.

Альда прижимается к его спине, обвивает руками грудь и сцепляет пальцы в замок. Утыкается лицом в плечо. Её губы там – на голой коже.

– Когда я была маленькой, то боялась темноты. Мне казалось, что ночью просыпаются чудовища. Прячутся по углам и ждут, когда можно напугать или накинуться.

– А сейчас? – Макс осторожно расцепляет её руки, отгибает палец за пальцем, прикладывает её ладонь к своей щеке.

– Нет ничего страшнее чудовищ, что прячутся у нас в душе. Что съедают силы и делают нас слабее. А темнота… лишь возможность рисовать другие миры. Так научил меня Валера. Мой брат. Он… художник на самом деле, хоть и не захотел пойти по этой дороге только потому, что она была уготована ему заранее.

– И как же ему удалось побороть твои страхи?

– Он… показал. Чёрный лист, а на нём тенями – оскалившиеся монстры – жуткие морды. А потом он брал кисть с белой краской – и дорисовывал то, что есть на самом деле. Замок. Деревья. Клумбы с цветами. Девочка и мальчик держатся за руки. Чудовища под его рукой превращались в самые обычные предметы: стол и стулья, вазу в углу с ветками. В раскрытый сундук с сокровищами. В собаку, что, развалившись, спит на коврике. В толстяка, что крадётся на кухню за едой… Это было смешно и поучительно. И теперь я не боюсь темноты. В ней – жизнь и фантазии. Некое волшебство.

Макс оборачивается к ней. Очень близко. Тёплая. Доверчивая. И лицо у неё не напоминает маску. Корочка льда сошла, изменила черты.

Он целует её в губы. Нежно, слегка прикасаясь. Пьёт дыхание. Это так волнительно – до дрожи.

– Пойдём, Альда.

Он ведёт её за руку, как ребёнка. Укладывает на диван. Ложится рядом, обнимает. Укрывает одеялом и подтыкает его со всех сторон, чтобы ей не дуло.

– Спи, – шепчет ей на ухо, снова не отказывая себе в удовольствии прикасаться губами к Альдиной коже. – Я не боюсь темноты и никогда не боялся. Поэтому если кто-то посмеет превратиться в чудовище, я отгоню его.

– А я нарисую цветы и завитки, чтобы прогнать тьму из твоей души, – кладёт она руку Максу на грудь. Туда, где бьётся его сердце.

– Белым?

– Да, только так! – устраивается она поудобнее, кладёт голову ему на плечо, забрасывает ногу на бедро. Не приглашая и не провоцируя, но он заводится и боится пошевелиться, чтобы не спугнуть её доверчивость.

Они так и засыпают – тесно прижавшись друг к другу. И Макс наконец-то чувствует покой и свет. Уверенность и лёгкость на душе. Может, потому что там цветут нарисованные Альдой узоры. А может, потому что ему удалось проститься с прошлым и отпустить его. У него другое теперь. Настоящее яркое солнце, а не электрический суррогат, что светит, но не греет.

Это как полёт в невесомости, когда тело послушно каждому движению, особенно, если ты умеешь им управлять. Земное притяжение ослабевает, а чувство, что ты всемогущий, усиливается.

И тем тяжелее пробуждение. Он резкого звука. Кажется, что-то упало.

– Макс?..

Посреди комнаты – женщина с потрясённым лицом. На полу – пакет. Наверное, с продуктами.