Что, если Рема уже дала мне ответ? Может, поэтому мне не удаётся применить то слово? Оно ждёт дня, когда мои мечты обратятся в прах и лишь одному заклинанию будет по силам их возродить.

Я встала на нетвёрдых ногах и, качаясь как новорождённый оленёнок, подошла к Моппи. Вдохнув полной грудью солёный воздух, я произнесла её имя. Затем сделала ещё один судорожный вдох, сконцентрировав в нём всю силу воли. «Освободи её. Прошу», – мысленно взмолилась я и озвучила слово, услышанное в пещере Эхо.

В небе кружили чайки. Ревел прибой.

Моппи осталась статуей.

Застонав от разочарования, я отвернулась. Я была уверена, что это сработает! Но у меня опять ничего не вышло. Я подвела себя, подвела Моппи, подвела мастера Бетрис. В памяти всплыло моё последнее воспоминание о ней: как гвардейцы силой уводят её прочь, а её карие глаза смотрят на меня так пронзительно, с твёрдой уверенностью, что я непременно оправдаю её ожидания.

Стоп.

Я не единственная задавшая вопрос в пещере Эхо. Как там сказала мастер Бетрис? Что она боится возвращения кого-то опасного из её прошлого и ищет способ, как его остановить. Бенедикт не скрывал своей неприязни к ней, и они учились вместе в школе. И это он подослал к ней скрытчика.

Сердце часто заколотилось о рёбра. Во время схватки после приёма, когда я попыталась вмешаться, мастер Бетрис наложила на меня незнакомое контрзаклинание. Затем статуя коснулась меня, и секунду я была уверена, что сейчас превращусь в камень. Но этого не случилось, и я решила, что это какие-то другие чары.

Но что, если нет? Что, если мастер Бетрис узнала в пещере Эхо давно забытое магическое слово, отменяющее окаменение? Потому что она подозревала, что на остров прибыл её старый соперник, и знала, на что он способен. А вдруг она применила его на мне и поэтому я пережила атаку статуи?

Я напрягла память, припоминая заклинание. Повторила его пару раз про себя для практики. И затем произнесла вслух.

Магия полилась из меня стремительным и прозрачным, как слеза, потоком.

Затаив дыхание, я смотрела на Моппи. Глаза щипало, но я не смела моргнуть или отвести взгляд. Её серые щёки посветлели, совсем чуть-чуть, и в первую секунду я подумала, что это отражение моего сияния. Затем её каменные кудри потемнели и зашевелились на ветру. Её горло дрогнуло. Губы пошевелились. Глаза заблестели и моргнули.

Она громко вдохнула, и весь мой мир вдруг снова пришёл в движение, как заведённые после починки часы.

– Моппи! – закричала я и обняла её.

Ткань, волосы, плоть и кости.

– Мне так жаль! – повторяла я снова и снова.

Её руки сжали меня в ответ.

– Я знаю. И ты тоже меня прости.

Не знаю, сколько мы так простояли. Наконец Моппи спросила:

– Это правда?

– Ты о чём?

Она отстранилась и взглянула на меня со странным выражением на лице:

– Что ты сказала этому мерзавцу Бенедикту? Что я твоя лучшая подруга?

– Ты это слышала?! Но ты же была камнем!

– Я продолжала всё слышать. И видеть. – Она поёжилась. – Только представь – провести так вечность! Но да, я видела, как ты дала отпор этому имперскому слизню.

– О. – Я смущённо опустила голову. Я ведь даже не задумывалась об этом. Те слова просто… сорвались с языка. Но они были правдивы. Несмотря на всё случившееся, несмотря на зависть и предательство, Моппи осталась моей лучшей подругой.

– Это так странно, – сказала она. – Я презирала тебя, когда только пришла в дом мастера Бетрис. Всякий раз при виде тебя мне хотелось содрать с твоего платья эти рюшки и засунуть их тебе в рот. Наглая всезнайка.

Удивительно, но её слова ни капельки меня не расстроили. Наоборот, мне стало легче. Я фыркнула и призналась:

– Я тоже тебя ненавидела. Ты хоть знаешь, скольких усилий мне стоило заставить одну жалкую редьку хотя бы покачаться? А тут явилась ты – и без всякой подготовки заставила их танцевать менуэт! Ты обладаешь невероятной силой, Моппи. Не завидовать тебе… тяжело.

– Да, я крута, – усмехнулась она.

– И ты ещё называешь меня наглой! – засмеялась я. – Ты провозгласила себя королевой!

Улыбка сошла с её лица, и она обхватила себя руками:

– Я на самом деле не хочу быть королевой. Но мама говорит, только так можно добиться свободы для Медазии. Если мы докажем, что род Меды не оборвался, императору придётся с этим считаться. Я не хочу войны, но я пойду на всё, лишь бы у медазийцев была достойная жизнь. А не только у тех, кто подмазывается к регианцам, живёт в роскошных домах и мнит себя выше других.

– Думаю, мой брат тоже так думал, – сказала я. – И… и я тоже.

Моппи закусила губу:

– Мне жаль, что с Флорианом так получилось. Я понимаю, от этого не легче, но мне правда очень жаль.

Я кивнула и сглотнула тугой комок в горле:

– Ты не знаешь, что он мог спросить у Воровки Слов?

Она помотала головой:

– Я не была с ним знакома. Я спросила у мамы, но она сказала, что он никогда об этом не упоминал. Не думаю, что он кому-то рассказывал.

Я крепко зажмурилась:

– Это неважно. Мой брат сражался ради свободы Медазии, а я всё испортила. Если бы я не вынудила Чёрного Дракона тебя похитить, ничего бы этого не произошло. Но я испугалась, что ты не устоишь перед натиском своей мамы. Мне стоило больше тебе доверять.

– Ей трудно сказать «нет», – криво улыбнулась Моппи. – Мне кажется, мы обе хорошо знаем, каково это. Мне следовало довериться тебе, когда мы нашли корону. Я думала, ты искала её, только чтобы отдать своей маме и Совету.

Я фыркнула:

– Что ж, похоже, мы обе хороши.

– А теперь нужно остановить Бенедикта, пока он не развязал войну, – заявила Моппи, бросив пылающий гневом взгляд в сторону порта.

– Войну… войну… войну…

Я обвела глазами окружающие нас скалы. Опять это эхо… Просто случайность? Или кто-то – кто-то – пытается нам что-то сказать? Теперь мне известно, какой ответ получила мастер Бетрис. То, что ответила Рема мне, надежды особой не вселяло, учитывая, каким глупым был мой вопрос. Но в тот день был ещё один человек, обратившийся к Реме.

– Моппи, напомни, что ты спросила в пещере Эхо?

– Как освободить Медазию без войны. Но я тебе уже говорила: ничего не вышло. Я, наверное, тысячу раз