Шрифт:
Закладка:
Декабрь 1930, Сорренто.
Просмотрел 60 стр. Вашей книжки, дальше не могу, нет времени. К тому, что я говорил Вам, могу добавить немного и не в Вашу пользу.
Плохо, неряшливо написана книжка. Конечно, неряшливость формы и языка еще не порок, а, м. б., только техническая малограмотность, от этого можно вылечиться.
Гораздо хуже то, что Вы, такой еще молодой, так мало знающий жизнь, оказались таким самонадеянным, — взяли тему совершенно непосильную Вам и, конечно, не сладили с ней, нагородили множество мещанской пошлости.
У Вас дурак убивает женщину за то, что другой дурак заразил ее люэсом. Что же это — правильно и справедливо, по-Вашему? И неужели Вы думаете, что в социалистическом обществе отношения полов будут строиться только на физиологической почве, т. е. так, как они строятся в мещанстве всех стран и в Вашей книжке?
«Половое влечение, чистое, незатуманенное, природное» — свойственно мукам, крысам, лягушкам, мещанам, собакам и всему зоологическому миру. У Вас Потапыч учит, что именно такой стихийный хаос в области оплодотворения и размножения суть «новая форма половых отношений».
Вопрос о положении женщины в социалистическом обществе, которое строится у нас, — вопрос, которого социалистическая мысль еще не касалась с той глубиной и силой, которая ей свойственна. Книжки, подобные Вашей, прикрывают значение этого вопроса легковесным мусором слов. В современном нашем быте положение женщины все еще не достойно ни ее, ни нас. Она продолжает быть игрушкой похоти двуногих кобелей. Вот против этого надобно бороться, а не писать плохонькие книжки о том, как заразили девушку и за это убили ее.
Постыдная книжка. Очень сожалею, что не могу сказать ничего иного. Это тем более жаль, что человек Вы — способный, можете писать. Но Вам нужно усердно учиться, а писать не торопитесь. В этом деле пословица «Поспешишь — людей насмешишь» вполне на своем месте.
1931
1010
ПОПОВУ
3 января 1931, Сорренто.
Вы, т. Попов, написали мне очень хорошее письмо; «резких слов» я в нем не нашел, а искренность и прямоту его — хорошо чувствую. Отвечу вам так же, как Вы написали.
По поводу виллы — Вы введены в заблуждение: никогда, никаких вилл у меня не было, нет и, разумеется, не будет. На ложь я не способен, а было бы великой ложью, если б я обзаводился собственностью, одновременно радуясь мощному строительству социализма рабочим классом Союза Советов. «Всяческим комфортом», т. е. условиями, которых требует мое здоровье, мой возраст, моя работа, я «обзавелся» бы гораздо лучше в Союзе, чем здесь. Сыновей моих я «в буржуазных школах» не учу, сын у меня — один, он — мой секретарь, ему— 30 лет, женат, двое детей; им учиться еще рано — малолетки. «Виллу» и «комфорт» навязала мне буржуазная пресса — эмигрантская, — навязала с простой целью: компрометировать меня в глазах искренних, но доверчивых социалистов.
В Союзе Советов, конечно, есть место не хуже Сорренто, но, живя в Союзе, я жил бы в Москве, а жить в Черноморье, напр., — смысла нет, это почти так же далеко от Москвы, как Италия. А в Москве мне мешали бы работать различные заседания, посещения и т. д. Здесь я живу совершенно изолированно, одиноко, и это позволяет мне спокойно работать 10–12 часов в сутки. В Москве соблазняли бы театры, поездки туда-сюда, — здесь я в театры не хожу и даже в городе — 3 километра от моей квартиры — не был вот уже два месяца.
«Итальянская цензура» мешать мне — не может. Писал я всегда «без опаски», то, что знаю, что думаю. «Арестовать» меня — не за что, а если бы арестовали, разыгрался бы скандал, не бесполезный для нас, для Союза С[оциалистических] С[оветов]. Так-то, дорогой мой!
А затем я все-таки перееду жить в Союз, время такое, что надобно быть дома.
Но перееду, кончив все начатые здесь работы. Приеду и в этом году, в апреле.
Удовлетворяет Вас ответ мой? Не удовлетворяет — пишите еще, отвечу.
За письмо — спасибо. Очень хорошее письмо.
Крепко жму руку.
3. I. 30.
1011
Л. В. НИКУЛИНУ
12 января 1931, Сорренто.
Льву Никулину.
(Отчества не знаю по его вине.)
Получил Ваше письмо и — рад узнать, что Вы работаете. Не примите это за «комплимент», — нет, это естественное выражение искренней симпатии и серьезного интереса к Вашему мастерству. Очерк о маневрах сделан отлично, даже — скажу — образцово. Весьма заинтересован пьесой и еще больше «Маньчжурским экспрессом».
Есть у меня к Вам вопрос, который можно понять как деловое предложение. Почему-то мне кажется, что Вы могли бы написать одну весьма нужную книгу, это — фактическую историю европейской культуры, т. е. историю быта племен и народов средиземноморской области от, скажем, Илиады и Гезиода до наших дней. Сюда включаются, конечно, малоазийцы, арабы и норманны, германцы и Атилла. Книга — большая, но — не думаю, что написать ее — трудно. Вы меня поймете лучше, если ознакомитесь с такими старыми трудами, как, напр., Дрэпера «История умственного развития Европы», Иоганна Шерра «История немецкой культуры», Флеровского «Азбука социальных наук», Магаффи и т. д. Есть очень много старых книг, построенных исключительно на фактах, на описании быта.
Зачем нужна такая книга?
Молодежь наша, вооруженная более или менее сносно теоретическим марксистским освещением процесса развития культуры общечеловеческой, совершенно лишена представлений о том, как люди жили, о будничной жизни прошлого, о тех условиях древнего феодального городского быта, в которых, медленно и трудно, вырастал, воспитывался современный сложный человек, — сложный и тогда, когда он безграмотен. Замок и город, церковь и еретики, цеха и торговцы и пр. и т. д. — вся мелкая, ежедневная борьба роста, вся история развития материальной, а также интеллектуальной культуры, все это нашей молодежи — неизвестно. Ее надобно вооружить фактами, ей необходимо знать историю творчества фактов. «Жизнь есть деяние» — вот эпиграф книги.
Я думаю, Вы понимаете, в чем дело. Так вот — не улыбнется ли оно Вам? Работа — большая, требует времени и средств. То и другие могут быть предоставлены Вам в количестве, Вами указанном.
Подумайте над этим, а? А в мае — поговорим более подробно.
Желая Вам всего доброго, крепко жму руку.
12. I. 31.
Простите — пишу скверно, рука болит.
1012
РОМЭНУ РОЛЛАНУ
15 января 1931, Сорренто.
Дорогой друг —
простите, не мог своевременно ответить Вам, болела
