опиралась бы в своем существовании на тонкий ручеек рублей, имеющих статус мировой валюты? Что написали бы историки о междоусобицах и позировании среди стран – союзников по НАТО, предпринятых лишь для того, чтобы получить в свои руки дополнительную сумму в рублях и сбалансировать этим свой внешнеторговый баланс, а также получить больший кредит от коммунистических государств? Что думали бы простые американцы о своей социальной модели, основанной на рыночных отношениях, если бы их страна, как и страны третьего мира, в значительной степени полагалась на коммунистические технологии, призванные повысить производительность труда? Историк Камингс описал тихую силу гегемонистского порядка следующим образом: такой опыт финансовой гегемонии был «обыденной, мягкой и ничем не примечательной повседневной жизнью, с незаметными ограничениями» [Cumings 2010:219]. В действительности официальные лица, ответственные за разработку и осуществление советской внешнеэкономической и внешнеполитической деятельности, были хорошо осведомлены как о присущих Советскому Союзу серьезных недостатках, так и о силе и привлекательности стран Запада. Они ощущали огромную тяжесть капитализма своими костями. Чаще всего советские чиновники пытались решить проблемы, копируя западные практики и / или принимая участие в мировой экономической жизни в ее либеральной, рыночной форме – политическое решение, почти полностью противоположное экспансии и агрессии. В первой половине 1960-х годов, по мере того как углублялись международные экономические связи страны и советские должностные лица становились в глобальной системе более искусными игроками, росла готовность советской стороны к принятию мировых экономических и технологических реалий для продолжения политики международного сотрудничества, считающейся выгодной и целесообразной.

Учась у Запада, конкурируя с Западом

Огрубляя, можно сказать, что конкуренция является ключевым фактором, определившим относительную неудачу централизованного развития таких стран, как Советский Союз, и оглушительный – в разной степени – успех централизованного пути таких стран, как Япония, Южная Корея и Тайвань[437]. Несмотря на развитие в рамках пятилетних планов и такие же, как у их северных коллег, более чем близкие отношения с центром, южнокорейские чеболи, столь же экономически разобщенные, сколь и советские региональные совнархозы, тем не менее полностью участвовали в международной конкуренции и вполне могли проиграть, если не соответствовали ее требованиям. Свободно конвертируемая и хронически недооцененная валюта, миллиарды гарантированных инвестиций от мировой сверхдержавы обеспечили Южной Корее доступ к рынку и финансовой системе, необходимый для ориентированного на экспорт, «чудесного», экономического развития, начавшегося в 1970-х годах. В Советском Союзе конкуренция начала оказывать ожидаемое воздействие на экспортное производство десятилетием раньше. И в случае СССР, и в случае Южной Кореи наблюдалась схожая озабоченность, охватившая руководство стран, столкнувшееся с проблемой развития. Различие, разумеется, заключалось в том, насколько сильно в Советском Союзе ослабла обеспокоенность после того, как экспорт природных ресурсов достиг определенного уровня. Такая роскошь никогда не была доступна Южной Корее.

Как отмечалось ранее, советское руководство обнаружило, что рынок был суровым учителем, быстро выявлявшим недостатки продукции советского производства, как это произошло с хромом, стеклом или печатным оборудованием[438]. В Советском Союзе часто пытались улучшить качество товаров административными методами, но также часто обращались к западным практикам и примерам. Так, в конце 1959 года заместитель министра внешней торговли обратил внимание Косыгина на низкое качество целого ряда нефтепродуктов, поставлявшихся в западные страны. Это качество было отражением неэффективности нефтяного экспорта. В докладе заместителя министра утверждалось, что «в условиях острой конкурентной борьбы, которую приходится вести с крупнейшими нефтяными монополиями, вопрос об улучшении качества нефтепродуктов и изысканий новых товаров приобретает важное значение»[439]. Далее он остановился на примерах компаний Shell и Exxon, имевших собственные, прекрасно оснащенные лаборатории и специальные исследовательские отделы, на постоянной основе работающие над повышением качества продукции, для того чтобы она соответствовала требованиям рынка. Заместитель министра отмечал: «У нас же практически нет такой организации, которая специально занималась бы вопросами улучшения качества нефтепродуктов».

Далее он сообщил Косыгину о том, что Министерство внешней торговли, по требованию министерств, совнархозов, а также научно-исследовательских институтов, закупало образцы новейших западных технологий в области нефтепереработки. Вместе с тем прогресс в области реверс-инжиниринга этих технологий был медленным, стоившим Советскому Союзу миллионы рублей, потраченных на импорт нефтепродуктов, которые легко могли быть произведены внутри страны. Возьмем в качестве примера антиоксидант ионол, необходимый в производстве оборудования для трансформаторов и турбин, а также для стабилизации смазочного масла. В том году министерству предстояло закупить 100 тонн этого материала по цене почти в 1 млрд рублей в твердой валюте. И это несмотря на тот факт, что технология производства ионола была хорошо известна и закуплена тремя годами ранее[440]. Решение, предложенное заместителем министра, заключалось в воспроизведении работы западных компаний и выработке механизма, благодаря которому советские НИИ будут исследовать пути повышения качества нефтепродуктов до рыночных стандартов, а также разрабатывать новые продукты, востребованные на рынке[441].

Микоян со своей стороны стимулировал обращение сотрудников советских министерств к опыту западных стран в вопросах экспортной торговли. Принимая во внимание тот факт, что страны Прибалтики до присоединения к СССР были экспортерами картофеля, а также значительные успехи Голландии, Дании и Англии в этой торговле, Микоян считал, что наступил подходящий момент развивать советский экспорт картофеля, особенно высокодоходный, – ранней весной[442]. Это предприятие требовало изучения капиталистических практик в области методов торговли, упаковки и транспортировки и, возможно, предполагало поездки по странам-экспортерам Европы, а также к потенциальным африканским и азиатским покупателям с целью оценки их возможностей и условий, при которых они будут заинтересованы в закупках советского картофеля.

Однако исследования шли медленно. Несмотря на то что результаты ожидались в течение одно– или двухмесячного периода, установленного Микояном в июне 1962 года, они начали поступать только в сентябре. Итогом стала констатация того факта, что буржуазное правительство Прибалтики действительно продавало картофель в европейские страны и Аргентину. В ходе дальнейшего расследования было установлены объемы экспортных продаж – от 20 до 25 тысяч тонн – и потребность поставщиков в деревянных ящиках[443]. Наконец, в январе 1963 года Министерство внешней торговли СССР сообщило, что, хотя западноевропейские страны являются чистыми экспортерами картофеля, весной они импортируют картофель по цене, в пять раз превышающей цены осени[444]. Для экспорта картофеля требовались суда-рефрижераторы – еще не освоенная в СССР технология, которую нужно было купить за рубежом. Микоян мог сообщить это еще семь месяцев назад.

Бизнес при капитализме не только обеспечивал технологии роста производительности труда, но и стимулировал сокращение затратных практик. В конце марта 1964 года Министерство внешней торговли докладывало о том, что в результате распиловки и подготовки древесины для внутреннего рынка огромное