План Волгина сработал. Не в лучшем виде, как оказалось, но некоторые результаты все же принес. Как только коробок с чаем был доставлен по назначению, не на шутку засуетился служивший в хозчасти прапорщик Коробов Василий Иванович. Он внезапно «заболел», перестал появляться на службе и даже попытался лечь в госпиталь, параллельно подав рапорт о переводе в другую зону.

Если с продавцом «дури» стало более или менее ясно, то с покупателем ничего не вышло. Тот оказался на редкость осторожным и хитрым. Впрочем, пойманный на «наркоте» прапорщик — тоже неплохой улов, в будущем пригодится. Оставалось должным образом обработать этого Коробова, а уж это, что называется, дело техники.

Через пару дней после случившихся событий трясущийся от страха прапорщик, которого по причине отсутствия признаков какого бы то ни было заболевания выперли из госпиталя, появился в лагере. Стараясь никому не попасться на глаза, Коробов пробрался в хозяйственную зону, где поспешил запереться в каптерке. В этой самой комнатке он, собственно, и жил, ибо с положенным ему служебным жильем, которого всегда не хватало, прапорщика незаслуженно, как он считал, обошли.

Почувствовав себя в относительной безопасности, Коробов облегченно вздохнул и осторожно присел на колченогий табурет, угрожающе заскрипевший под его тяжестью. Практически все свободное от армейского имущества пространство каптерки было занято железной койкой и грубо сколоченным столом, на котором была расстелена газета с жирными пятнами и остатками засохшей еды. Немного успокоившийся прапорщик стал не спеша собирать со стола объедки, смахивая их в грязную тарелку, и тут его рука наткнулась на какой-то твердый предмет. Коробов поднял газету и посерел от страха. На потемневших досках лежал тот самый замотанный изолентой спичечный коробок…

Волгин, конечно же, сразу узнал о том, что прапорщик Коробов вернулся из госпиталя, но брать его в оборот не спешил, ибо «клиент» должен «дозреть». Для начала капитан подбросил в каптерку Коробова коробок с наркотиками — пусть подергается как следует. И прапорщик дергался на славу: так, что к вечеру, когда к нему в дверь постучался солдатик и сообщил, что его вызывают в оперчасть к капитану Волгину, бедный Коробов напрочь потерял способность что-либо соображать.

Разговор Волгина с прапорщиком длился не долго; спятивший от страха Коробов сразу же выложил оперативнику все подробности о своем побочном заработке. Как и предполагал Михаил Ильич, проштрафившийся прапорщик тут же сдал продавца, у которого он приобретал зелье на воле, но о том, кто является получателем «дури» на зоне, он, естественно, не знал. Правда, выудить кое-что о покупателе он у Коробова все же смог. Ушлый прапорщик выследил зэка, который наведывался к месту кладки. Осужденный со странной кличкой «Лужёный» занимался в основном уборкой в бараках и в подсобных помещениях, а потому относительно свободно перемещался по зоне; вот он-то и носил к пятой опоре теплотрассы деньги и забирал оттуда кладку с зельем.

Утром, на следующий день после того, как Волгин получил от прапорщика Коробова информацию, перед ним на столе уже лежала папка с личным делом Лужёного. Едва только Михаил Ильич глянул на обложку папки и прочел фамилию, имя и отчество осужденного, он тут же понял, что сама судьба преподнесла ему подарок. Волгин мигом вспомнил во всех подробностях рассказанную его отцом историю с царскими бриллиантами.

Такая удача бывает один раз в жизни, да и то далеко не у каждого человека, и Михаил Ильич, чтобы не упустить выпавший ему шанс, провернул операцию с ювелирной точностью, прочно посадив уголовника на свой крючок. Лужёного он взял сам, тихо и аккуратно, с подброшенным Коробовым коробком на кармане, то есть фактически с поличным. Как и ожидал ловкий оперативник, Аполлинарий Кононович Лялин по кличке Лужёный лагерный стаж имел богатый и заказчика, которому он должен был принести зелье, не сдал бы ни при каких обстоятельствах, но это Михаилу Ильичу и не требовалось; сейчас намного важнее для него было выудить из бывалого сидельца показания о событиях давно минувших дней.

Лужёный вопросам начальника, интересовавшегося каким-то лейтенантом, с которым он давным-давно сидел, попавшись в первый раз по малолетке, несколько удивился, но не сказать чтобы сильно; мысли зэка, прожившего большую часть своих лет за колючей проволокой, не простирались дальше нехитрых повседневных вещей. Он основательно подумал и решил, что рассказав Волгину о своем сокамернике, которого, скорее всего, уже давно нет в живых, он, в общем-то, ничем не рискует, а оперативник взамен обещал замылить по-тихому коробок, с которым его взяли. В итоге Лужёный рассказал Михаилу Ильичу всё, что вспомнил о лейтенанте Игоре Витлицком.

Теперь перед Михаилом Ильичом стояла, с одной стороны, более простая задача — избавиться от самого Лужёного, но Волгин раз и навсегда взял себе за правило такие вещи делать исключительно чужими руками, а вот посвящать кого-либо в подробности дела ему очень уж не хотелось. Решение этой дилеммы пришло само собой, и Волгин вызвал к себе на беседу незадачливого прапорщика Коробова.

Василий Иванович предстал перед капитаном Волгиным в совершенно жалком виде. Он только что в ноги к оперативнику не повалился.

— Вот что, Коробов, — без предисловий выложил Михаил Ильич дрожащему как осиновый лист прапорщику, как только тот появился у него в кабинете, — наворотили вы делов — на два-три хороших срока потянет… — Василий Иванович при этих словах еще сильнее вдавил голову в плечи. — Ну да ладно, — сменил гнев на милость Волгин, — лично мне не хотелось бы человеку из-за того, что он… оступился, так скажем… сразу же всю жизнь портить.

Тут Коробов осторожно посмотрел в глаза Михаилу Ильичу робким взглядом нашкодившего школьника.

— Я тут подумал… Может быть, всю эту историю с наркотой на тормозах спустить?.. — как бы взвешивая про себя все за и против, обронил Волгин.

Коробов униженно молчал, но уши после столь обнадеживающей фразы, что называется, навострил, ожидая, что еще скажет оперативник. О капитане Волгине на зоне ходили разные слухи, хотя и противоречивые, но довольно зловещие. Поговаривали, что у него есть серьезный компромат и на большинство зэков, и чуть ли не на всю лагерную администрацию поголовно, но все они, включая Коробова, знали о том, что Михаил Ильич