— Не пойму я, к чему вы клоните, — сказал Волгин.

— Я о том, что перед смертью, о которой человек знает наверняка, он, возможно, попытается рассказать кому-нибудь о том, что он считает самым важным для себя, — пояснил Горский.

— Говорил я с Лужёным, и не раз, — поморщившись, ответил Михаил Ильич. — Да, действительно, молодой идиот Витлицкий рассказал неграмотному мальчишке, случайно оказавшемуся с ним в одной камере, то, что он знал о драгоценностях, и Лужёный преспокойно выложил мне то, что он запомнил из их разговора двадцатипятилетней давности. Потому и пришлось этого зэка… того… Знал слишком много. Правда, ничего нового он мне не сказал; все то же самое Витлицкий выложил следователю… Разве что Лужёному он довольно подробно рассказал о некоем Бродском — управляющем у Борштейна, который якобы тоже был в курсе истории с романовскими бриллиантами и, возможно, знал, где они находятся, но это не важно. Я выяснил — Бродский умер в Ленинграде во время блокады.

— Может быть, тот лейтенант сказал уголовнику код от шифра — назвал ту самую книгу? — не унимался Горский.

— Вряд ли, да и в любом случае Лужёный за столько лет все перезабыл. У него вообще с памятью не очень; он и в простых-то показаниях путался.

— Может, он записал где-нибудь?

— Да какие записи?! — начал сердиться Волгин. — Я же сказал: Лужёный с малолетства по лагерям!.. Между отсидками на свободе больше нескольких недель не задерживался. Откуда у него могут сохраниться записи?..

Волгин осекся на полуслове, вскочил со стула и в ажитации сорвал с лица очки с темными стеклами.

— Синим по белому! — воскликнул он. — Как же я раньше-то не понял?! — Михаил Ильич даже просиял от мелькнувшей догадки, но тут же его лицо исказилось испуганной гримасой. — Вот, дьявол! Его надо срочно остановить! — крикнул он.

— Кого?! — в один голос спросили Хайзаров и Горский.

— Коробова!..

По понятиям

Капитан Волгин широким размеренным шагом шел вдоль небрежно упакованных в жестяной футляр с утеплителем толстенных труб теплотрассы. Трубы были проложены примерно на высоте человеческого роста и опирались на широкие железобетонные столбы. Справа тянулась обмотанная со всех сторон колючей проволокой запретная зона с вышками, на которых мерзли недавно переодетые в летнюю форму часовые. Впереди маячили постройки производственной зоны, а по другую сторону теплотрассы чернели приземистые жилые бараки.

Унылый, приевшийся пейзаж исхоженной много раз вдоль и поперек территории колонии наводил тоску. Несмотря на конец мая, было холодно и ветрено, отчего Волгин ежился под надетой, несмотря на приказ о переходе на летнюю форму одежды, шинелью. Правда, на голове капитана вместо шапки все же была надета фуражка, но это больше для караульных, чтобы те издалека видели, что идет не зэк, а то пойди разбери, что там в голове у стоящего на часах мальчишки-срочника, которому дали в руки автомат.

Миновав очередную вышку и избежав благодаря предпринятым мерам предосторожности окрика часового, Волгин, краем глаза следивший за солдатиком, как только тот отвернулся, нырнул под теплотрассу. Оказавшись по другую сторону от труб отопления, он теперь не попадал в поле зрение часовых, но зато хорошо просматривался со стороны жилой зоны. В это время заключенных там практически не было — с самого утра их выводили на работы. Пройдя еще несколько десятков метров, капитан вместе с теплотрассой повернул налево и стал считать железобетонные опоры. Около пятой по счету он поставил ногу на лежащий возле нее кирпич, наклонился, чтобы завязать шнурок на ботинке, и быстрым незаметным движением сунул в карман шинели какой-то предмет.

Через четверть часа Волгин уже сидел у себя в кабинете и рассматривал подобранный трофей. Перед ним на столе лежал перемотанный изоляционной лентой спичечный коробок. Поднеся его к носу и втянув в себя воздух, Михаил Ильич ощутил еле различимый сквозь резиновый аромат изоленты характерный запашок.

«Не соврал, значит, парнишка, — подумал Волгин, — вовремя стуканул. Только вот что теперь с этим делать?»

И вопрос этот не был риторическим. То, что оперативник Волгин выявил и пресек канал, по которому на зону попала «дурь», — оно, конечно, хорошо, и, в общем-то, это входит в его служебные обязанности, но… Канал — это громко сказано. Кладку-то он, благодаря осведомителю, нашел, а вот для кого она — поди узнай. Принесли «дурь» с воли; значит, кто-то из вертухаев подвязан, а кто именно — неизвестно. Да дело даже не в этом. Служебные обязанности — бог бы с ними, но самое скверное, что лично для капитана Волгина этот с большим трудом добытый коробок с зельем оказался бесполезным.

Вот и ломал капитан Волгин голову, как бы извлечь из этого гиблого, на первый взгляд, дела хоть какую-нибудь выгоду для себя. А выгода могла бы быть серьезной. За «дурь» на зоне платятся немалые деньги, значит, занесли ее не для шушеры какой, а для «рыбы» покрупнее. Если эту рыбину поймать, то у него на крючке наверняка окажется кто-то авторитетный…

Впрочем, честолюбивые планы оперативника напрочь разбивались о невозможность их исполнения. «Понятно, что никто из бывалых за нычкой сам не пойдет — пошлют какую-нибудь шестерку, — соображал Волгин, — а гонец этот, если даже его накрыть с коробком на кармане, никогда не расколется о том, кто его послал, потому как если он что сболтнет, то…»

И тут Михаила Ильича осенило! Боясь упустить мелькнувшую мысль, он вскочил на ноги и пару раз прошелся по тесному кабинету от двери к окну и обратно. Для того чтобы задумка капитана выгорела, привлекать кого бы то ни было к этому делу не следовало, а потому он сам сбегал на телефонный узел и принес в кабинет моток черной изоленты.

Пять минут — и на столе перед Волгиным лежал замотанный изолентой спичечный коробок, как две капли воды похожий на тот, который он вытащил из кладки, с той только разницей, что в этот вместо зелья был насыпан обычный чай. Вскоре вновь изготовленный коробок занял место предыдущего у пятой от угла опоры теплотрассы.

Теперь оставалось дождаться требуемого эффекта. Замысел Волгина был прост до гениальности. Когда покупатель получит вместо оплаченного зелья чайную заварку, он наверняка попытается «предъявить» тому человеку