хотите? – серьезно спросил Гуров.

– Гриша Долгов, – отчаянно произнесла она. – Мне сказали: он арестован. Поверьте, он бы не смог причинить Саше или кому-то еще зла.

– Если б так знать про всех, то и нас не надо, – съязвил Брадвин.

– Он не подходит под профиль преступника, – успокоил Миль Гуров. – Слишком молод.

– Его опросят и отпустят, – присоединился к нему Юдин.

– Может, не будем обсуждать резонансное дело напротив самой популярной в городе остановки? – поинтересовался Брадвин. – А то не удивлюсь, если откуда-нибудь выползет эта вездесущая гангрена Корсарова.

– Виктор Павлович, здесь прятаться негде, – развел руками Юдин.

– Эта найдет! Будет следить издали. За камушками ползти. За кустами. – Брадвин потер озябшие руки. – Давайте-ка по чайку.

Они дошли до конца обшарпанного мятного коридора на последнем этаже. У мягкой лавки с потрескавшейся обивкой, как в музыкальных школах, стоял лом. «Символично», – мелькнуло в голове у Миль.

Она вошла в казенную комнату, сплошь заваленную пухлыми папками с неровно вложенными листами, книгами по криминалистике и DVD-дисками. На столе в фоторамке стояла распечатанная из Интернета фотография усатого насупленного мужчины с умным и властным лицом.

– Это Исса Костоев? – поразилась Миль.

– Удивлен, что вы его знаете. – Брадвин немного смутился.

– А есть те, кто никогда не видел документалистики про Чикатило? – Анна отдала пальто подоспевшему Юдину, села в кресло.

– Вот он, например. – Брадвин кивнул на сотрудника, шедшего с чайником по коридору. Тот перестал греть уши, смутился и вышел. – Сейчас мало кто знает классику.

– Мне казалось, следователи, искавшие Чикатило, допустили многовато ошибок, чтобы ими восхищаться, – пробормотала Миль.

– А это, – Брадвин убрал портрет, – не для восхищения ошибками. А чтобы помнить о них. И не совершать.

Дождавшись, когда закипит вода, Юдин налил всем чая, разорвал пакеты с простым овсяным печеньем и ванильными сухарями:

– Чем богаты.

Гуров достал из портфеля серую бухгалтерскую папку с завязками, полную печатных листов, крупных фото и файлов с вложенными в них записками, которую привез из Москвы:

– Давайте начинать.

Он вывесил на лайтборд прижизненные и посмертные фото всех жертв, приписываемых Остряку. В рамке светодиодной подсветки в единую горестную, искалеченную шеренгу выстроились пять невысоких, светлоглазых шатенок: восемнадцатилетняя художница и сотрудница «Яндекса» Анна Агеенко, двадцатилетняя студентка-медик Евгения Насечкина, двадцатитрехлетняя продавщица Ульяна Головань, девятнадцатилетняя кассир и студентка-филолог Екатерина Мельникова, музыкант, поэтесса и певица Алла Сосновская – и ярко-рыжая двадцатисемилетняя Ольга Воронова. Ниже расположился распечатанный телефонный снимок крепкой мужской руки в женском браслете с ухмыляющимся лицом Джокера и подписью «Мужчина с шармом», сделанный Аллой для сообщения матери. Молодые жизни и отнявшая их безжалостная рука.

– Чего мы не видим, Анна Игоревна? – спросил Гуров.

Она медленно пошла вдоль доски, всматриваясь в фотографии, и наконец ответила:

– Языковой игры. Помните, я говорила, что прозвище, которое убийца себе выбрал, – весьма тривиальный каламбур?

– Мы все этим прониклись по видео, – хмыкнул Брадвин.

– Так вот, «мужчина с шармом» – тот же тип речевого комизма. Вы спрашивали, как убийца познакомился с жертвой? Возможно, увидел отправленное ею сообщение…

– И оценил шутку юмора, – согласился Юдин.

– Более того. Игровые модели, которые мы выбираем при создании острот, зачастую результат наших коммуникативных привычек или привитых нам навыков. Ну, обыгрывает человек постоянно цитаты или так делал кто-то из его значимых близких, например. Вот вы, Виктор Павлович, на улице сказали про кусты и камушки. Это же немного измененная цитата из сказки в трех действиях Евгения Шварца «Обыкновенное чудо». Там король говорит: «Я буду следить за ней издали. За камушками ползти. За кустами. В траве буду прятаться от родной дочери, но не брошу ее. За мной!»

– Так точно!

– Вы часто ее цитируете?

– Ну, я этот фильм люблю. И нет-нет да скажу: «А кто у нас муж?» Или: «Предупреждать надо!»

– Значит, вы цитируете фильм, потому что в пьесе жена волшебника обещает администратору пожаловаться мужу, чтобы он превратил наглеца в крысу. А администратор сразу догадывается: «Позвольте, он волшебник?» – и, получив подтверждение, восклицает: «Предупреждать надо!»

– Допустим.

– Вы фильм часто пересматриваете? – Миль стояла у полицейской доски, как у обычной доски в университетской аудитории.

– Если натыкаюсь, никогда не пропускаю. У меня кабельное. Смотрим с женой, потому что фильм молодости. – Он вдруг спохватился, осознав, что откровенно рассказывает о себе. – Мне начинает нравиться, что у нас лингвист в команде.

– Спасибо. – Анна повернулась к фотографиям. – Здесь у вас тоже много приемов типовой языковой игры. По той же модели, что и «Остряк» или «мужчина с шармом», созданы…

– Убийственный подкаст, – подсказал Юдин, как прилежный ученик.

– Садись, пять! – прошипел Брадвин.

– Название подкаста, которое нравилось Мельниковой, – пояснил Гуров. – Думаете, ее он тоже выбрал, потому что она шутила, как он?

– Каламбур – тонкий вид языковой игры. Нужно понимать, как связаны между собой значения конкретного многозначного слова, уметь создавать, по сути, аномальный для языка контекст, где реализуются сразу два значения. А тут это еще и цитата. Если она, скажем, смотрела любимый сериал на телефоне, когда в магазине было пусто, и убийца заговорил с ней, выяснив про использованную в названии и оцененную девушкой языковую игру…

– Он себе жертв или остроумных собеседниц ищет? – Брадвин положил в крепкий чай сахар.

– И то и другое, – мрачно заметил Гуров.

– Верно, – согласилась Миль. – Ведь они нужны ему для воплощения в убийстве очень изощренной языковой игры.

– А можно поподробнее для нефилологов? – Брадвин указал на Юдина.

– А что я? – пожал плечами тот. – У меня по русскому в школе пять было. И я все понимаю!

– Посмотрите внимательно на девушек, – попросила Анна. – Что вы видите?

– Результат пыток, – сказал Гуров.

– Это понятно. Но что убийца заставляет делать тела?

Мужчины недоуменно молчали.

– Он заставляет их воплощать известные всем со школы фразеологизмы.

– Это которые неделимые выражения? – неуверенно спросил Юдин.

– Они самые. Смотрите. – Миль остановилась у фотографии подвешенной вверх ногами к крюкам от качелей Агеенко. – Она бегает по потолку. Здесь, – сыщики перевели взгляды на сидевшую в ржавой бочке посреди полыньи Женю Насечкину, – жертва плачет кровавыми слезами.

– А я все думал, – сказал Гуров, – к чему эти кровавые полосы на щеках.

– А здесь? – Брадвин указал на снимок, сделанный на месте убийства Ули Головань.

– Она откинула копыта, – догадался Юдин. – Видимо, шел за ней от самого рынка, где ей заказ для доставки клиенту дали. Вот гад!

– Зато понятно, где он живет, – задумался Брадвин. – Все вертится вокруг вашего университета, Анна Игоревна. Вокзал, Сенной рынок, «Читай-город»…

– Агеенко нашли в Заводском, – покачал головой Юдин.

– Возможно, для первого убийства он выбрал место подальше от жилья, – предположил Гуров. – Или не такое памятное. Как годы учебы, например. Это не может быть бывший студент вашего факультета, Анна Игоревна?

– Я тоже к этому склоняюсь. Потому что дальше языковая игра будет еще сложнее.

Она подошла к фотографии Кати Мельниковой:

– У девушки нет волос, а руки лежат так, будто она сама их вырвала.

– Рвет на себе волосы? – спросил Брадвин.

– Верно. И фразеологизма уже два.

– А расстояние между убийствами сократилось, – заметил Гуров.

– Да, – согласилась Миль. – Усложнение языковой игры