– Считать ворон? – поморщился Юдин.

– Журавлей, – поправил Брадвин.

– И то и то работает. Ведь лучше синица в руках…

– Чем журавль в небе, – закончил Гуров.

– Иначе, – Юдин указал на смертельную травму Аллы, – свернешь шею.

– С Сашей, – Анна печально подошла к фото погибшей ученицы, – все еще сложнее. Здесь языковая игра многоуровневая. Она, – Миль показала на вывернутые руки и локоть во рту жертвы, – заламывает руки, кусает локти и – обратите внимание, куда тянется вторая рука – хватается за голову.

В комнате повисла зловещая тишина.

– Важно, что фразеологизмы, которые воплощает Остряк, в основном связаны с состоянием истерики, переживанием неудачи, растерянности.

– Это то, что у него внутри, – почесал подбородок Брадвин.

– И то, как он видит женщину. – Гуров достал из папки еще одно фото. – А что об этом скажете? – Сыщик повесил на доску фотографию пожилой пациентки из Саратовской областной психиатрической больницы Святой Софии. – К ней приезжала эта жертва. – Он показал на фото Вороновой. – Составляла при ней слова и кроссворды. Врач говорит: пациентка была нема из-за отрезанного языка, но ей нравилось наблюдать, как разгадывают кроссворды, слушать стихи.

– «Отрезать язык» тоже устойчивое выражение. Как и «язык проглотить». А интересы этой несчастной выдают в ней мою коллегу, – пояснила Миль.

– Лингвиста?

– Скорее учителя русского языка и литературы. Школьных педагогов в равной степени интересует и то, и то.

– Вы говорили, что приемы языковой игры часто идут из семьи, – сказал Гуров. – Мать, которая преподает в школе, может заложить в сыне привычку такими каламбурами шутить?

– Даже будет поощрять, – Миль стало не по себе: она вспомнила, чему учила Соню, несмотря на опасения матери, – чтобы сделать речь ребенка более изысканной, а его самого – сообразительнее.

– Значит, – вступил Брадвин, – этот гад свою мать сначала удерживал в плену и пытал, а потом пробрался в клинику и убил?

– К гадалке не ходи, – сказал Гуров. – Интересно только, как о его матери узнала Воронова.

– Рассказал поди.

– А почему, – подал голос Юдин, – ее убийство так выделяется из остальных?

– Здесь как будто другая эстетика, – растерялась Миль. – Итальянский средневековый театр, – она, кивая, пролистала материалы Гурова, – с его пупи, технологией создания марионеток, и внезапно современный мультфильм. Это скорее игра с прецедентным текстом. Совершенно другая модель…

– Может, Воронову убил другой человек? – спросил Юдин. – Другой почерк, локация…

– А приезд Вороновой сюда, выходит, случайность? – Брадвин насупился.

– Может, это мама московского маньяка? – не унимался Юдин.

– Но тоже любителя языковых игр, да? – не удержавшись, вступил в перепалку Гуров.

– А Сашино платье нашли? – вдруг спросила Анна Игоревна, и мужчины одновременно повернулись в ее сторону. – Вика брала для ребят костюмы из ТЮЗа, чтобы они выглядели как герои Шекспира. В кофейне Саша была старшей дочерью Лира, отравительницей Гонерильей, женой герцога Олбанского. Просто, – она обернулась на магнитную доску, – у всех девушек этот Остряк что-то забрал. А что он взял у Саши? Ее рюкзак и пуховик же нашли с ней рядом. Может, для убийцы важны не только фразеологизмы, но и тема театра. Здесь, – она указала на Воронову, – грим и марионетка. Остальные места преступлений тоже выглядят как… какие-то безумные декорации!

– Тогда при чем тут шуты? – Гуров показал материалы, связанные с Панчем, Шико и Пеннивайзом. – Работа медиков однозначно указывает, что связь с ними существует.

– Конечно, – кивнула Миль. – Особенно с Панчем, ведь он из Англии. А значимый персонаж произведения английской литературы «Король Лир», чей костюм мы не выбрали, – это Шут. Остряк как бы сыграл его роль, использовав нас как марионеток в своем спектакле. У Шекспира Шут так и говорит о себе: «Я злой дурак – и в знак того ношу колпак».

Анна Игоревна взволнованно заходила по комнате.

– Есть еще кое-что. Прототипом шекспировского Шута считается Том Скелтон, средневековый шут-маньяк, служивший крупному феодалу Пеннингтону. Лев Иванович, когда вы приходили ко мне в университет, у вас была фотография Вороновой на фоне английского замка Манкастер. Он является родовым поместьем Пеннингтонов с 1208 года.

– Хорошо, она была там как туристка, – вмешался Брадвин, – допустим. Но, видит бог, этот пазл слишком большой. И мы как-то совсем далеко ушли от каламбуров.

Миль торжествующе улыбнулась:

– Нет. Наливайте чай. Расскажу вам одну историю.

Мужчины переглянулись, но послушались.

– История гласит, что у одного из видных представителей клана – сэра Алана Пеннингтона – была отчаянная и смелая незамужняя дочь Хелвайз, которая ночами переодевалась простолюдинкой и сбегала на танцы в соседнюю деревню. Так она влюбилась в местного плотника – простоватого и доброго юношу, который, конечно, ответил тем же. Нежность Хелвайз к нему была столь сильна, что она отвергла ухаживания и богатого соседа-рыцаря, и местного оторвяги Уитбека по прозвищу Дикий Уил. Тот посвятил товарища по несчастью в тайну похождений девушки, и рыцарь отправился искать справедливости к ее могущественному отцу. Разобраться с плотником Алан Пеннингтон поручил как раз своему шуту. Том Скелтон отправился в деревенский кабак и, пообещав помочь ему сбежать с возлюбленной, подпоил юношу так, что тот не мог стоять. «Добрый» Том заботливо вызвался проводить его, а в мастерской пустил в ход плотничьи инструменты и отрубил парню голову. О том, кто совершил преступление, вскоре узнали все, ведь Том шутил, что плотник потерял голову от любви.

Гуров сделал глоток чая:

– Как Воронова.

– Вот именно.

– Очень интересно, – согласился Брадвин. – Анна Игоревна, вы прекрасный рассказчик. Сожалею, что пропустил лекцию. – Он поклонился. – Коллеги, дело за нами! Где нам этого Остряка искать?

– В сказке, – улыбнулся Гуров.

– Еще один шутник на мою голову! – Брадвин хлопнул себя ладонью по бедру.

– Я про этого Сказочника, о котором говорила мать Сосновской, – объяснил Гуров. – Анна Игоревна, посмотрите на его стихи.

Миль прочла тексты на протянутых листах:

– Языковая игра, шут, невеста, Харон… В целом все сходится. Только как-то путано и совсем эклектично.

– Он состоит на учете в психдиспансере. – Гуров открыл документ на компьютере. – Вот медкарта. И лицо. Тот же человек. – Он вывел на экран фото, которое получила у солистки «Колпака» Армине. – Разрешите представить. Яков Иванович Грымов. Бывший студент романо-германского отделения тогда еще филологического факультета СГУ имени Николая Гавриловича Чернышевского. Сведений об отце нет. Зато, судя по сведениям в карте, Надежда Ремировна Грымова работала учительницей в МОУ «Средняя общеобразовательная школа № 67 имени О. И. Янковского».

– Как раз возле университета, – сказала Миль.

– Ну да.

– Такие персонажи обычно бродяжничают, – сказал Брадвин. – Дайте угадаю: звонок родственникам ничего, кроме «век бы его не видеть», не дал?

– Так точно, – вздохнул Юдин, который этот звонок и делал.

– А если так? – Гуров сел за компьютер. – Ваши ребята, Анна Игоревна, брали костюмы здесь. – Он отметил точку на карте и обратился к саратовским коллегам, но Анна Игоревна опередила их:

– Странное местечко под названием «Харон».

– Как в песне Якова Гримма, которую играли в