– Там всегда закрыто, – сказала Миль. – То ли кафе с переодеваниями, то ли экспериментальный театр, то ли затхлый квест.

– Зато там точно есть грим и костюмы. – Юдин нетерпеливо дотронулся до табельного оружия. – Коллеги! Предлагаю нагрянуть к этому Остряку со своими шутками. Без ОМОНа.

– Да куда тут до ОМОНа? – с готовностью поднялся Брадвин. – Надо сначала осмотреться.

Гуров согласно кивнул:

– Познакомиться с живым классиком – сказочником Яковом Гриммом.

Когда мужчины уехали на машине Брадвина, Анна Игоревна купила в палатке у управления шаурму и вернулась ждать на крыльце. Вскоре тугая дверь открылась, и к Миль вышел Гриша Долгов. Анна увидела первую морщину на его лице. Увидев своего преподавателя, он просветлел:

– Анна Игоревна, вы как здесь? Вас тоже допрашивали?

– Нет, Гришенька.

– Гришенька?

– Дай хоть раз побыть мягкой. У тебя был тяжелый день. – Она протянула ему шаурму. – Давай есть.

– Да я дома, Анна Игоревна.

– Дома нас ждут борщ, винегрет, песочное печенье и много сладостей. Надеюсь, ты любишь сахарных червей?

– Как-то не доводилось… Но у меня дома только сосиски, Анна Игоревна.

– Ты туда больше не вернешься. Поживешь пока у меня. Сонька обрадуется. А там что-нибудь придумаем. Я все равно пока не работаю.

– Как же так?

– Ну, как-то так…

Гуров, Брадвин и Юдин вошли в один из дворов по улице Большая Казачья, в глубине которого стоял деревянный, вросший в землю почти по окна дом. Гуров нажал на звонок. Ответом было только колыхание ситцевых занавесок за деревянной рамой над подоконником с резной накладкой в виде веера. В ржавой бочке для дождевой воды у входа плавали опавшие листья, у крыльца лежал втоптанный в грязь башмак. Юдин прочел горделивую надпись над низкой, заклеенной выцветшей клеенкой дверью:

– Творческий кластер «Харон».

– Чего надо-то? – лениво крикнул им пузатый, отечный детина, куривший у большого деревянного дома, нижняя часть которого была переделана в обувную мастерскую, расположившегося вдоль дороги.

– Мы костюмы хотели взять, – беззаботно откликнулся Брадвин. – Для школьной постановки Шекспира.

– Че-то не похожи вы на школьных учителей. – В голосе толстяка слышался презрительный скепсис.

– Мы родители. А ты кто будешь? – прорычал Гуров.

– Да я хозяин хибары, – залебезил детина. – Квартирант-то дома мой. Да вы заходите. – Он достал из трико ключи. – Он спит, поди. Но че ж ждать? На диванчике время скоротать можно. В ногах правды нет.

– И то правда! – обрадовался Брадвин, нащупав под пальто табельный пистолет.

В тесном, как гроб, предбаннике действительно стоял диванчик, и, убедившись, что гостеприимный хозяин ушел, мужчины дружно встали и, держа оружие наготове, двинулись вглубь дома. Юдин медленно вошел в спальню, Брадвин – в кухню, Гуров – в мастерскую.

Спальня почти равнялась полуторной детской кровати с продавленным матрасом и пахнущей кошкой застиранной простыней. На спинке видавшего виды стула с протертым до дыры с книгу сиденьем висела добротная, старая косуха. На полу стояли банки из-под помидоров в собственном соку. В каждой, как в лампаде, горела церковная свеча.

Илья попытался представить себя молящимся, чтобы понять, где установленный перед этими смиренными знаками преданности и веры находился иконостас. Его взгляд упал на настенный коврик, на котором гордый шварцвальдский олень сторожил стадо своих пьющих из ручья олених на фоне густо-синего неба.

Плюшевый ворс на широкой шее был слегка примят, другого цвета, потемнее. Юдин поднял ковер и под ним увидел то, чего не хотел знать. На фоне выцветших обоев на стенах висят фото изувеченных жертв Остряка и похищенные у них вещи. На помятый ударами манекен в углу надето бархатное платье нежно-голубого цвета, которое было на Саше в кофейне Coffee 3.

Из оцепенения перед этим святилищем его вывел свист чайника в кухне. Находившийся там Брадвин, напротив, не обратил на него внимания. Он осторожно подкрадывался к едва колыхавшейся занавеске. Резко отодвинув ее, он обнаружил там кладовку. Здесь стояли десятки банок с консервированными помидорами, несколько коробок с кусковым сахаром, пакет «Морских камушков», мешки с мукой и крупами, отодвинув которые полицейский увидел богатство, которому позавидовали бы опытные гримеры, работающие на киностудии или в театре. Легион стоящих, как оловянные солдатики, от золотистого до кофейного бронзаторов, стопки палеток сухих теней, батарея баночек с мерцающей базой под макияж, хайлайтеры, рассыпчатые пудры, кушоны, аквагрим, глиттеры – здесь было все, чтобы изменить внешность до неузнаваемости, создать цельный образ любого земного или потустороннего существа, в том числе убитой невесты, в которую превратили Ольгу Воронову.

Вырывавшийся со все более громким свистом пар заставил прислушаться ушедшего в дальнюю часть дома Гурова. Здесь, в большой комнате с голыми стенами, находилась мастерская кукольника. Стены были увешаны эскизами будущих человечков. На потемневшем от времени верстаке лежали острые стамески, ножи, пила, рубанок, напильники. Свет включенной настольной лампы падал на вырезанные из дерева и ждущие своего часа головы, кисти и ступни. Гуров приблизился к ним – и почувствовал удар молотком в затылок.

В полной уверенности, что он убит, кто-то пытался накрыть его пыльным занавесом. Стоило сыщику пошевелиться – ветхий бархат прорвал длинный и острый нож. Лезвие вошло в левое плечо, и, едва Гуров успел осознать, что ранен, второй клинок прошел рядом с его головой, оцарапав правое ухо.

Защищаться было нечем. Он, похоже, выронил пистолет в момент падения. Голова кружилась. Но и теряя сознание, Гуров продолжал сопротивляться: уворачиваться от ударов, отталкивать занесенную руку с холодным оружием, драться, как лев. Ведь именно об этом просила мать Аллы Сосновской. Где-то в Петровске еще существовали плов, восточная тарелка с виноградом, ждущая отмщения за дочь Алина Германовна. Где-то в кофейне в Москве ворчал на молодежь закадычный друг Крячко. И где-то, в таком далеком сейчас родном доме, скользила по кухне, зябко кутаясь в халат, тонкая, похожая на русалку Мария.

Новый удар ножа оцарапал шею. Совсем рядом, за трещавшей под лезвием, рвущейся тканью, продолжал оголтело свистеть чайник, слышалось дыхание убийцы. Когда Гуров изловчился, чтобы спихнуть его, оттолкнув ногами, все шумы перекрыл раздавшийся в доме выстрел. Кто-то сдернул с Гурова занавес – и над ним склонился Юдин. Комната плыла перед глазами, в тумане сыщик едва различил мертвеца с длинными черными кудрями, от руки которого машинально отшвырнул ножи Брадвин.

– Да выключите вы уже этот чайник! – слабо улыбаясь Юдину, пошутил Гуров.

Обработавшие раны Гурова медики прощались. Им оставалось погрузить в карету тело Якова Ивановича Грымова – поэта Якова Гримма, убийцы, помешавшегося на Средневековье, марионетках и шутах.

Брадвин и Юдин руководили командой приехавших к дому на Большой Казачьей криминалистов. Сейчас они тщательно соберут оставленные маньяком трофеи. Снимут со стен эскизы. Упакуют заготовки кукол, столярные инструменты. И история Остряка станет прозрачной и не такой пугающей. Сумасшедший, мстивший ни в чем не повинным людям за деспотичность