Шрифт:
Закладка:
Если он может вести себя как засранец, то и я могу.
— Я сказал, что не хочу, чтобы мое имя упоминалось хоть с чем-то, касающимся тебя. Не хочу ассоциации. Я ни хрена не собираюсь сливать прессе.
Боже, это больно. Я сильнее скрежещу зубами, вена на моей шее пульсирует так быстро, что кажется, вот-вот взорвется.
— Если не подпишешь соглашение о неразглашении, мы будем вынуждены действовать на опережение. Связаться с лейблом. Кто знает, как поступят они, чтобы повернуть историю в мою пользу…
— Какую еще нахрен историю?
— Какую бы ты ни выдумывал ради денег от СМИ.
Это блеф. Я блефую. Он говорит, что не обратится к прессе, и я ему верю, но будь я проклята, если позволю ему выиграть. Я делаю шаг вперед.
— Меня защитят в любом случае. Подписание соглашения о неразглашении облегчит жизнь всем.
Леви поднимает бровь и склоняет голову набок.
— Потому что лейбл проделал большую работу, чтобы твое прошлое не попало в таблоиды, да?
Смысл его слов подобен удару под дых. Мне хочется охнуть. Хочется вздрогнуть. Хочется ударить посильнее. Ничего из этого я не делаю. Лишь наклоняю голову в противоположную сторону и тоже приподнимаю бровь.
— А ты хочешь воспользоваться этим шансом?
Мы смотрим друг на друга четырнадцать секунд. Да, я считаю про себя, ожидая. Моргаю один раз, а потом вижу, как он сдается. Его ноздри раздуваются, звучит еле слышное рычание, от которого пальцы на ногах подгибаются, а затем Леви поворачивается к Рыжему.
— Где гребаная ручка?
Рыжий шлепает в ладонь Леви документы, а затем ручку, и Леви подписывает, не читая.
— Вы не можете…
— Без проблем, — перебивает Леви Рыжего, а затем сует подписанное соглашение о неразглашении обратно в его татуированные руки.
Леви поворачивается, чтобы уйти, и я обращаю внимание на маленькую девочку в грузовике. Ради нее я выдавливаю из себя улыбку и машу рукой на прощание, как раз в тот момент, когда передо мной встает широкая грудь. Я вскидываю голову и поднимаю глаза, чтобы встретиться глазами с Леви. В очередной раз его переполняет едва сдерживаемый гнев, и мне хочется вбить ему в голову немного здравого смысла.
Почему, черт возьми, он так со мной обращается? Вообще-то, это мне надо на него злиться. А не наоборот.
— Что? — цежу сквозь зубы и вижу, как на его щеке дергается мускул.
— Держись подальше от моей дочери.
У меня отвисает челюсть, а глаза широко распахиваются. На мгновение я действительно теряю дар речи. Заставляю себя сглотнуть и сжимаю кулаки по бокам. Не может быть, чтобы я правильно расслышала.
— Прости, что ты только что сказал?
— Я сказал: держись подальше от Бринн. Она хороший ребенок и, к сожалению, боготворит тебя.
Я моргаю, ожидая продолжения, но больше он ничего не говорит. Да этого и не нужно. Я узнаю этот тон. Узнаю эти слова и чувство, которое он так громко ими выразил.
— Так ты боишься, что я… что? Развращу ее? Заражу своим сомнительным поведением твою семилетнюю дочь?
После моего заявления его лицо не меняется. Он даже не вздрагивает. Ни раскаяния, ни стыда. Я попала в цель.
— Я не хочу, чтобы реальность испортила образ, который она себе придумала. Она слишком юна для подобного разочарования.
— Ясно, — выдавливаю я, — потому что, на самом деле, Сав Лавлесс — ужасное разочарование. Ты даже не знаешь меня.
— Я знаю достаточно.
— Из бульварных сплетен?
Он проводит взглядом по моему телу, останавливаясь на кольце, затем снова смотрит мне в глаза.
— Так ты хочешь сказать, что не кочевала из одной реабилитационной клиники в другую? Не перевстречалась с половиной Голливуда? Не состоишь в токсичных отношениях со своим дрянным бас-гитаристом? Это все не о тебе? О какой-то другой Сав Лавлесс? О какой-то другой группе?
Его вопросы риторические, а голос чертовски близок к насмешке, так что я ничего не отвечаю. Лишь держу плечи расправленными, а лицо непроницаемым. Я могла защититься. Перечислить все то хорошее, что я сделала, и рассказать о своих успехах. Но какой в этом смысл?
— Она хороший ребенок, — снова повторяет он. — Ей не нужно твое влияние.
Я фыркаю и медленно качаю головой.
— Боже. Ты говоришь так же, как твоя мать, ты знаешь это? Думаю, яблоко все-таки упало недалеко от яблони.
Мускул на его щеке снова дергается, пока мы смотрим друг на друга. Я понимаю, что это новый жест, но еще не уверена, что он означает. Жду, что он ответит мне тем же — упомянет об употреблении моей матерью наркотиков и меняющемся списке гостей в спальне, — но он этого не делает. Я сопротивляюсь желанию изучить его лицо, вместо этого удерживая его суровый взгляд. У меня большой жизненный опыт в ограждении себя от суждений других. Меня это давно перестало беспокоить.
Ничье мнение обо мне не могло ранить сильнее, чем мое собственное.
До настоящего момента.
Расстояние между нами, кажется, сокращается, когда он наклоняется вперед, нависая надо мной.
— Держись от нее подальше, — повторяет он, и от его защитного тона по коже бегут мурашки, но я не хочу, чтобы он это заметил.
Я делаю гигантский шаг назад, склоняю голову набок и поднимаю левую руку, чтобы отдать честь. Выдавливаю из себя приторную улыбку и хлопаю ресницами, изображая примерное послушание.
— Как скажете, сэр. Есть еще какие-нибудь пожелания, прежде чем я вышвырну вашу напыщенную, снисходительную задницу с моего двора?
Уголок его губ дергается — блеклый призрак улыбки. Его взгляд падает на мои ухмыляющиеся губы и задерживается там достаточно долго, чтобы у меня перехватило дыхание. Затем снова приземляется на мое изумрудное обручальное кольцо. В ответ на мой вопрос он отрицательно мотает головой и направляется к своему грузовику. Проходя мимо, его шаги замедляются. Он так близко, что я чувствую тепло его тела, хотя мы и не соприкасаемся.
— Добро пожаловать в город, мисс Лавлесс, — его низкий голос обволакивает мое сценическое имя так, что оно звучит почти непристойно. — Увидимся в понедельник.
Мне требуется мгновение, чтобы мозг обработал его последнюю фразу. Но к тому моменту Леви уже отъезжает с подъездной дорожки, а Рыжий закрывает ворота.
Увидимся в понедельник?
Раздаются шаги Рыжего по булыжнику, и он подходит и встает рядом со мной.
— Это тот парень из…
— Танца на коленях и изолятора, — киваю я.
Рыжий удивленно мычит, но больше ничего не говорит. Почувствовав на
