Затем я нахожу дверь на террасу на крыше.

Здесь чертовски красиво. Меня окружают мерцающие фонари и стильная садовая мебель, а небольшое место для костра и кухня на открытом воздухе делают территорию невероятно впечатляющей, но мне больше всего нравится беспрепятственный вид на устье реки и набережную. С этой террасы я хочу любоваться закатом и рассветом. Хочу разжечь костер и играть на гитаре под звездами.

Воодушевляющая картина будоражит недолго, а затем меня накрывает волна печали.

Мне не хватает моей группы.

Несколько лет назад нам бы здесь очень понравилось. Закрыв глаза, я могу себе представить, как мы играем вокруг тлеющих углей под мерцание фонарей и смех Мэйбл. Джона — вечная наседка — позаботится о том, чтобы обеспечить нас всем необходимым, принести напитки и разжечь костер. Торрен, задумчиво ухмыляясь, будет отпускать идеальные шуточки в нужное время.

Образ вызывает улыбку и жжение в глазах.

Я скучаю по тому веселью. Как раньше, до того, как мы стали закидываться алкоголем и наркотиками, теряя всякое подобие реальности. Когда они были моей избранной семьей, а не моими деловыми партнерами по контракту. Когда мы действительно нравились друг другу.

Со вздохом я снова обращаю внимание на устье реки. Это участок длиной в тридцать миль, смешивающийся с соленой водой Атлантики, до встречи двух водных потоков, где вдоль набережной кипит энергия ресторанов, кафе, магазинчиков. В нескольких кварталах отсюда есть площадка, где группы могут играть в теплые летние месяцы.

Я выросла примерно в часе езды отсюда, но мне так и не удалось здесь побывать. Я никогда не видела эту набережную. Никогда не ступала ногой в океан в конце нее. Никогда даже не думала об этом городе до самого первого турне. Здесь мы выступали все еще под названием Savannah Alt. Только после нашего первого концерта за пределами округа Колумбия мы переименовались в «Бессердечный город». Как раз вовремя, потому что на нашем втором шоу по округу мы дебютировали с «Just One More», и это все изменило.

Однажды в интервью нас спросили: почему мы назвали группу «Бессердечный город». И Джона ответил за нас.

«Концепция родного городка может вызывать внутренние эмоции. Люди либо любят свой родной город, либо ненавидят его. Они принимают его таким, каков он есть, никогда не хотят из него уезжать или же убегают так далеко, как только могут. Но для нас идея «никогда не уезжать» означает избегать роста и перемен. Эти вещи — новые вещи, другие вещи — не вписываются в рамки «родного города», а родной город бывает по-настоящему уютным, пока вы не попытаетесь вырваться из общепринятых рамок. Для таких людей, как мы, людей, которые на самом деле не вмещаются в эти рамки, родной город может стать удушающим. Стать бессердечным».

Какое-то время мы все сидели молча, кивая и обдумывая ответ Джоны. Помню, я обрадовалась, что ответил именно он, потому что не была бы столь красноречива. Я бы сказала, что мои самые страшные, лишающие сил горести до сих пор живут в моем родном городке. Ответ Джоны был лучше.

Вначале он был гораздо более громогласным и харизматичным. Парнем, у которого в спортивной сумке всегда лежал классический роман. Который между чтением книг ради развлечения разгадывал кроссворды. Какой контраст с тем, каким он стал сейчас. У меня сердце сжимается от этих воспоминаний, а потом я улыбаюсь.

Во время того интервью, после того как его ответ ошеломил нас всех и заставил потерять дар речи, Джона рассмеялся, а затем с ухмылкой сказал: «Кроме того, это просто чертовски круто звучит».

И это был Джона. Проницательный и глубокий, с трезвым умом, всегда сглаживающий острые углы.

Я подхожу к перилам на краю крыши и облокачиваюсь на них, наклоняясь вперед и делая глубокий вдох. Воздух здесь лучше, чем в Лос-Анджелесе. И намного тише. Я слышу, как река плещется о скалы и лодки. Слышу тихую болтовню, смех и музыку. Таким мир я никогда не знала. Спокойный и расслабляющий. Содержательный.

Иногда я размышляю, где бы оказалась, не добейся группа успеха. Это иллюзорная игра, в которую я играю сама с собой. Я романтизирую гипотезу. Пытаюсь обмануть себя, думая, что была бы здоровее и счастливее. Пытаюсь представить себя одной из тех нормальных людей на набережной, потягивающих латте со льдом и болтающих о повседневной жизни.

Однако иллюзия никогда не длится долго. Реальность всегда врывается, напоминая мне, кем я была до того, как стала Сав Лавлесс. Нищей стриптизершей с многообещающей проблемой злоупотребления психоактивными веществами. Сбежавшим подростком из гнилой семейки. Уязвимой добычей для отвратительных, порочных людей.

Мне приходится смеяться над собой, иначе я заплачу.

Дело не в том, что я не благодарна за свое настоящее. Я благодарна. За поклонников, успех, деньги. У меня есть гребаный Грэмми. Этой роли в кино многие актеры добиваются на протяжении всей своей карьеры. Мне повезло, и я это знаю. То, что представитель лейбла услышал в баре округа Колумбия «Just One More» и разглядел потенциал «Бессердечного города», изменил всю мою жизнь.

Но в последнее время…

Черт, иногда я жалею, что он нас заметил, и даже не знаю, что это говорит обо мне.

— Малышка.

Вздрогнув, я поворачиваюсь к двери и вижу Рыжего, стоящего на террасе со скрещенными на груди руками и окидывающего меня оценивающим взглядом.

— Никакого прикрытия, — замечает он, оглядывая соседние крыши. — Любой, у кого есть камера на телефоне, может тебя снять. А с хорошим объективом это не составит труда сделать и с одной из тех лодок на реке.

Я фыркаю и качаю головой.

— Какой же ты обломщик веселья, — говорю я, подходя к нему. — Ты просто высасываешь удовольствие из всего.

Он поднимает бровь.

— А ты все еще помнишь, как веселиться?

Я бью его в живот, и он притворяется, будто ему больно, затем молниеносно приседает, выбрасывает ногу и делает мне подсечку. Я с глухим стуком приземляюсь на задницу.

— Мог хотя бы попытаться поймать меня. — Я стону, распластавшись на полу, и закрываю лицо ладонями.

— Мог, но не хотел лишать себя удовольствия.

Я кряхчу и пинаю его по ноге.

— Мудак.

Рыжий усмехается, затем подает мне руку.

— Вставай. Твоя дворняга начинает вести себя беспокойно. Не хочу, чтобы она съела диван.

Я тянусь к его руке и позволяю поднять себя на ноги, затем иду к двери.

— Она бы не стала его есть, — утверждаю я с уверенностью, которой не чувствую.

Он ничего не говорит, потому что знает, что я вру.

Я спускаюсь