Шрифт:
Закладка:
Он дремал. Круглая шляпа его сползла ему на нос; левая рука соскользнула вдоль плетеного стула, и весь он осунулся, точно собираясь съехать на пол.
Прежде чем послушать проповедь, он, очевидно, хватил изрядную дозу джину или абсенту за таможней.
Сосед его, толстый норвежец, в круглом вязаном синем берете, с кирпичным лицом, широким разрезом рта, как у акулы, и бородой, висящей клочьями вокруг воловьей шеи, — типичный морской волк, напрасно дергал его за рукав.
— Я боюсь, — прошептала Лиза, прижимаясь к Сеньке.
— Дурочка! — засмеялся он.
Миссионер окончил свою проповедь, и его сменил юнга. Он подсел к роялю и заиграл английский вальс «Deisy».
Он потом заиграл британский гимн «God save the Queen», и весь институт подхватил его.
Лиза зевнула.
— Хочешь спать? — спросил Сеня.
— Да!
— Идем!
Он повел ее теперь на середину набережной к кучке клепок, разбросал их, накрыл соломой и старой, валявшейся под ногами рогожей и сказал:
— Ложись!
Она покорно легла. Он лег рядом.
— Не жестко?
Она отрицательно мотнула головой.
Он потянулся и сказал:
— Мы всегда спим на набережной, как на даче. Хорошо. Правда? Прохладно и клопов нет! В приюте спать летом нельзя — заедят, анафемы!..
— Хорошо! — согласилась она, жадно вдыхая морской воздух. — Всю жизнь спала бы здесь. — Она сделала вдруг брезгливое лицо и прибавила: — У тети всегда было душно, грязно… Мы в подвале жили.
— А ты хочешь назад?
— Куда?! К кому?!
— К тете!
— Подохну лучше, а не вернусь! — ответила она решительно.
— Молодчина! — похвалил Сеня. — Оставайся тут лучше! Тут не жизнь, а рахат-лукум! Хочешь остаться?
— Хочу!
— Вот и хорошо!
— Тсс! — она приложила вдруг палец к губам и прислушалась. — Играют. Где?
До ее слуха донеслись смутные звуки вальса. Играл военный оркестр.
— На бульваре.
Она повернула голову.
Там, наверху, высоко над черным и мрачным обрывом, параллельно порту, белели наподобие бус электрические фонари, разбросанные в равном расстоянии друг от друга в длинную и прямую линию. Часть их пряталась в зелени стройных и упругих кленов и сквозила, как сквозь зеленые кружева, а часть горела свободно, разливая вокруг молочный свет, в котором плотной и разноцветной стеной двигалась публика.
— Весело там, — протянула она задумчиво.
— А ну их, — презрительно махнул рукой Сенька.
Он не любил города.
Невдалеке потом на набережной послышалось пение и звонкое притопывание ног. Пение все приближалось, и вдруг из-за ближайшего пакгауза вынырнуло странное трио — трое маленьких, поджарых, обезьяноподобных человечков с шоколадными лицами. Они были одеты в белые штанчики, желтые курточки и плоские малиновые шапочки, расшитые серебром и шелком, и на ходу дружно и бойко напевали и отплясывали кекуок, высоко поднимая короткие ноги и широко загребая вечерний воздух кистями рук, как таксы.
Лиза видела таких человечков в Сименс-институте.
— Индусы! — улыбнулся всем лицом Сенька. — Должно быть, из «Олд кардиф кастл»[29] идут и здорово там наштивались пивом и висками. Постой, я на минуточку.
Он поднялся с клепок и направился к веселой компании.
— Гуд ивининг! — сказал он громко по-английски и развязно протянул им руку, как хороший знакомый.
Те оборвали на минуту пение, пожали протянутую руку и ответили весело, сверкая зубами и белками глаз:
— Evening!
— Гив ми смок, — обратился он к одному.
Индус кивнул головой, порылся в кармане и вручил ему плитку прессованного табаку.
— Дзеньк ю! — поблагодарил Сенька.
Он после обменялся с ними еще несколькими фразами и попрощался:
— Гуд найт!
— Good night! — И они продолжали свою дорогу, по-прежнему напевая и приплясывая.
Сенька возвратился к Лизе.
— Фартовый народ, — сказал он, укладываясь, — хотя и Магометы. Никогда ни в чем не откажут. Иной раз пенс дадут. А ты слышала, — похвалился он, — как я здорово с ними по-джонски лупил? Я, брат, образованный… Хочешь? — Он протянул ей кусочек табаку.
— А что с ним делать?
— Положи в рот и жевай. Как я!
Лиза положила в рот. Вначале табак показался ей сладким как мед, но затем таким горьким, что она быстро выплюнула его.
— Фи!
— Дура!..
Веки у Лизы стали смыкаться.
— Как красиво, — сказала она сонно и мечтательно, погружая свои усталые глаза в небо.
На темно-синем бархате низко, почти над головой, горели, неровно вспыхивая голубыми огоньками, роняя алмазные искры, как пылающие головни, и трепеща, как живые, крупные, южные звезды. Одна из них отдельно от всех повисла продолговатой слезой над брекватером, готовясь ежесекундно скатиться в воду. Золотой ободок полумесяца, точно острым ногтем, врезался между ними.
— Давай считать звезды, — предложила она.
— Ол раит! — согласился он, сплюнув на сажень прожеванный табак, как истый джон.
Они стали считать:
— Раз, два, три!..
На десятой звезде, ласково кивавшей ей и подмигивавшей, она заснула, инстинктивно прижавшись к Сеньке, как к родному брату и защитнику. Сенька обнял ее и также уснул.
Первым проснулся Сенька. Было пять часов. Порт уже кипел, жил широкой жизнью.
Гремели подъемные паровые краны, гудели пароходные гудки, тысячи портовых рабочих копались в трюмах и на палубах, по всем направлениям набережной тянулись вереницы биндюгов, эстакада скрипела и трещала под тяжестью вагонов с зерном…
Лиза спала еще. Она лежала на боку, свернувшись в комочек. Косынка ее сползла на плечи и открыла лицо, на котором играла улыбка.
— Вставай! — И Сенька дернул ее за рукав. Она открыла глаза.
— Хочешь умыться?
— Хочу.
— Так пошевеливайся! Нечего барыню играть! Лиза, зевая во весь рот, встала, оправила платьице, натянула на голову платочек, спрятала за ухо непокорную прядь волос, и они пошли к трапу, у которого, на воде, под сенью гигантского английского судна, на привязи болталась шаланда с носатым греком-перевозчиком.
Сенька спустился вниз, зачерпнул несколько раз рукой воду, размазал ее по лицу и вытерся уголком курточки. То же проделала и Лиза. Только она вытерлась подолом юбки.
— Теперь вот что! — сказал деловито Сенька. — Надо чаю напиться. А фисташек нет! Придется поработать! Сейчас самое лучшее время! Идем!
Он пошел вперед быстрыми шагами. Она за ним.
— Видишь? — сказал он, остановившись в двадцати шагах от приземистой белой стены, в широких воротах которой виднелся длинный двор, загроможденный тюками, бочками и ящиками. — Это агентство! Стань вот здесь, на цинке, настороже, значит, и гляди в обе глюзы. Я буду набирать хлопок, а ты, как увидишь шмырника (сторож), крикни: зеке! Не забудешь? Зеке! Зеке! Зеке! И сама плейтуй, тоись, — пояснил он, заметив ез большие глаза, — драло! Пониме?
— Поняла.
— Так становись!.. Господи, благослови! — И он, мелко крестясь, направился к куче громадных тюков, сложенных под стеной агентства.
Лиза пошла на указанное Сенькою место. Наивная девочка не понимала, что