13 февраля

Десять дней был в командировке. Вместо летчиков по приказу начальства попал в только что пришедшую к нам 348-ю дивизию. Дивизия была в боях подо Ржевом. Формировалась в Чкаловской области. Общее впечатление – серость. Рокотянский, которого послали со мной, хорошо сказал:

– Мужики воюют.

Под деревней Урдом положили чуть ли не 80 % личного состава. Сейчас на 80 % дивизия состоит из киргизов, казахов, узбеков. Беда с ними. По-русски не знают, воевать не умеют. Их здесь называют «курсаки». (Курсак – живот по-киргизски.) Рассказывают, что во время боя проголодавшийся киргиз хватается за живот и кричит:

– Курсак совсем пропал!

В 74-м полку, где мы были, за несколько дней стоявшие на посту курсаки подстрелили двух своих командиров.

В 72-м полку немцы ночью сделали налет и увели пятерых (!) бойцов. Говорят, это были националы.

В том же 74-м расстреляны за членовредительство трое курсаков.

Ночью, когда мы были в 1-м батальоне, случилась тревога. В блиндаж вошел начштаба и сказал добродушному пожилому украинцу Палянице – нашему повару:

– Давай винтовку, нападение на «Дуб».

Взял, помчался.

«Дуб» было боевое охранение. Утром я узнал: несколько немецких разведчиков подползли к нашей траншее, но были замечены. Сержант отбил нападение гранатами.

– Одной рукой бросал гранаты, – рассказывают про него, – другой бил по головам курсаков. Уткнулись в землю, не хотели выходить.

А не будь этого сержанта?.. Снова убеждаюсь, как легко немцам прорвать нашу оборону.

Нападение отбили. Пострадал пулеметчик – ранен в руку.

Несколько дней прожили мы в 1-м батальоне. Командир – капитан Зорин. Здоровый мужик, короткий вздернутый нос, глаза тупые и шалые. Полуграмотный. По его словам, до войны был директором швейной фабрики в Смоленске. Другие говорят – шофером. Последнее более вероятно. Маленький Чапаев, взявший от Чапаева все отрицательное. Человек храбрый, но храбрость дурацкая. Под Урдомом положил почти весь свой батальон. На своего заместителя по политчасти, который сказал ему, что командир должен руководить боем, а не лезть вперед, донес, что тот трус. Собственноручно избивает в кровь и расстреливает красноармейцев. Хотели отдать его под суд, но, к сожалению, не сделали этого.

Новый, назначенный при мне начальник штаба – темноглазый старший лейтенант, совсем мальчишка, не по годам только, а по всему внутреннему складу.

Не завидую я бедным курсакам.

Дивизия стояла за Молвотицами, на месте ушедших отсюда 166-й и 241-й. Нашей штаб-квартирой мы с Рокотянским избрали знакомое, полуразрушенное сейчас Б. Заселье. Но какой дом выбрать? Сначала решили было обосноваться в клубе, переночевали вместе с дивизионными музыкантами; однако, когда вернулись назад, клуб оказался переполненным всяким народом. Пришлось искать другое пристанище. Таким оказалась крайняя избенка, где я раньше останавливался с Москвитиным. Там и сейчас жили двое патрульных – военная власть и гарнизон Заселья, – пожилые добродушные «славяне», – но эти патрульные были уже новые. Документов наших они не проверили. Приняли радушно. Стряпали для нас и охотно делились мороженой картошкой. Понятно, и мы в долгу не оставались. Я в таких случаях щепетилен.

Мое возвращение на КП дивизии немцы приветствовали артиллерийским салютом. Только что, усталые, доплелись мы до леса и вошли в переполненный народом блиндаж, как рядом стали ложиться снаряды.

Немцы обстреливали КП из дальнобойных пушек. Нащупали! Этого раньше никогда не было. Вот он, результат похищения майора с секретными документами! Рокотянский присел на корточки под стеной. Я не двигался, сидел по-прежнему.

– Отойдите от окошка, – посоветовали мне.

Неприятные это минуты, нужно признаться. Короткий воющий свист, затем оглушительный, прокатывающийся по лесу треск. Ждешь: следующий снаряд ударит именно сюда. Зато какое облегчение, когда разрывы начинают удаляться – немцы перенесли прицел. А каково бойцам, лежащим в цепи на открытом поле, по которым бьют такие снаряды?

Фашисты дали 10–12 выстрелов, и обстрел прекратился. Несколько снарядов не разорвалось – только земля вздрагивала. Вошел боец.

– Лошадь убило.

Это и были все потери.

Лошадь с вырванным животом лежала метрах в тридцати от блиндажа. Ее прирезали. После наши хозяева-«славяне» варили у себя в избе конину. Предложили и нам, но мы отказались.

В Заселье я встретил Фрадкина и работников из 7-го отдела. Около клуба стояла их звукоустановка – зеленый шестиколесный автобус с двумя рупорами на крыше. Фрадкин приехал давать «концерт». Тяжелая и опасная работа. Как правило, немцы выслушивают радиопередачу спокойно, но затем начинают неистово обстреливать. Как я узнал впоследствии, после этой передачи они выпустили до сотни тяжелых снарядов. Однако накрыть звукоустановку им ни разу еще не удалось.

Фрадкин сообщил, что Галя вместе с Зингерманом уехала на несколько дней в Москву. Девушка добилась все-таки своего.

Несколько дней прожили в Заселье, посещая КП дивизии – главным образом, чтобы узнать, какие города еще взяты, и получить продукты в АХЧ33. Я дал по телеграфу Губареву пять, шесть заметок, конечно, не считая материала, собранного по заказным темам. Странная и своеобразная, если посмотреть со стороны, это была жизнь. Маленькая, бедная избенка, одно окно забито досками, другое сплошь из осколков – пропускает мутный свет. В углу покосившийся двойной образ. Половицы ходят под ногой, точно клавиши. Печь растрескалась – когда топят ее, дым ест глаза. Вечером «славянин» маскирует единственное окно немецкой плащ-палаткой и зажигает тусклую коптилку. От копоти и дыма в комнате густая мгла.

Спишь на русской печке, постелив овчинный полушубок. Десять дней я не раздевался. За окном завывает февральская вьюга. Ветер насквозь продувает старую, щелястую избу – сколько ни топи, холод собачий. Скука, тоска.

От нечего делать зайдешь в клуб. Там репетиция. Агитбригада разучивает песни, с которыми будут выступать. Мужской или женский голос без конца под баян твердит одну и ту же музыкальную фразу. Из-за стены – в соседнем помещении находится музвзвод – доносится валторна или тромбон.

В двухэтажном бревенчатом доме, одном из немногих уцелевших, расположилось оставшееся от ушедшей 241-й дивизии хозяйственное подразделение. Сидели, ждали, когда за ними приедут. Раза два мы там побывали. Рокотянского привлекали девчата-прачки. Их там было пятеро, почти все из Демянска. Жили с бойцами в общей большой комнате на втором этаже. Спали на общих нарах. Не через одни мужские руки пройдут эти девчата. Принимали нас радушно. На фронте бойцы всегда рады свежему, запросто зашедшему к ним человеку, в особенности если этот человек старший командир. Засыпали нас вопросами о событиях на фронте. Жарко топилась печь, сделанная из железной бочки из-под горючего, на столе тускло мерцала коптилка. Мы сидели у огня и беседовали. Хозяйственники – первые политики. Оно понятно – газеты первым делом попадают