и непринужденными. Он никогда не был занят и не говорил, что он устал. Тем не менее очень часто ходил в Филармонию на симфонические концерты, бывал в цирке по два раза в неделю и на кинофильмах. Тогда, в 1920-е годы, мы видели абсолютно всю мировую классику — как всю американскую, так и весь французский авангард и французский импрессионизм. Каждый фильм мы смотрели по много раз.

В. В. выполнял большой круг обязанностей в издательстве, абсолютно один делал то, что сейчас делают художественные и технические редакторы. При этом он имел дело с художниками, которые не имели представления о полиграфии. Он легко делал корректуры. И, конечно, еще был спорт, на который у него уходило много времени. У него были и служебные обязанности: каждую неделю он должен был делать страничный рисунок в сатирических журналах «Бегемот» и «Смехач», и тем не менее он систематически и регулярно работал с натуры. Работать он мог только у себя в мастерской, только один. Пейзажи мог писать только из своего окна. Если бы ему пришлось, как В. Серову[132], писать дам у них на дому, то он бы бросил живопись. Если бы ему пришлось за два франка рисовать натурщиц в парижской студии, как это делал тот же В. Серов или Петров-Водкин[133], то от Лебедева не осталось бы ни одного рисунка натурщиц. Очень редко бывало, когда он пускал к себе в мастерскую кого-то во время работы. Так что присутствовать посторонним при том, как он работает, было исключено <…>. Ничто не могло нарушить этой суровой жизни. Он в ту пору жил очень замкнуто, постоянно встречался только с Н. А. Тырсой, Н. Н. Пуниным, А. Ф. Пахомовым и Н. Ф. Лапшиным[134].

За пределами этого круга и того, который существовал в издательстве, для Лебедева ничего не существовало. Он никогда не ходил на выставки. Он был абсолютно отдельным, самостоятельным человеком, который сам занимался искусством, но всё, что происходило в мире искусства его не интересовало.

Совершенно другое было с миром спорта. Здесь он жил невероятно активной жизнью. У него можно было встретить и каких-то тренеров, и судей, и профессиональных борцов. Он непрерывно заседал, против кого-то объединялся, с кем-то спорил. Если он пропускал все до одной выставки, то соревнования по боксу или легкой атлетике пропустить было невозможно. Это была почти вторая профессия. В мире спорта с самой ранней поры он жил так же, как в мире искусства. Он любил спорт не только потому, что сам занимался им, он любил сильных, здоровых людей, они приводили его в восхищение <…>.

Девизом Лебедева было — уметь и знать.

В. В. гордился тем, что он самоучка. Два педагога, которые у него существовали, были хороши тем, что они не мешали учиться самому, представляли полную свободу.

Недаром он мне сказал, что учить человек может себя только сам. Учиться для него было самым увлекательным и приятным занятием. Если его смолоду не учили заниматься рисунком и живописью, то его учили заниматься спортом по жесткой, точной системе, дававшей реальные результаты. Эта система строилась на том, что, прежде чем человеку играть, скажем, в баскетбол, он разучивает простейшие элементы, из которых потом складывает сперва простые, потом более сложные комбинации. Так Лебедев учил себя: плоскость, пространство, объем, цвет, свет, фактура, вес, карандаш, перо, уголь, кисть, их комбинации.

Он задавал себе уроки и в течение всей жизни их выполнял. Занимался он этим абсолютно систематически, строго и жестко. В основе всегда лежала очень ясно поставленная задача. Собственно говоря, он никогда не делал того, к чему не был подготовлен: каждый последующий этап его работы был предопределен освоенным запасом умения. Он ничего не делал экспромтом и не экспериментировал. Он лишь ставил перед собой задачу, которая должна была быть решена.

Он считал, что если у кого-то учиться в сфере искусства, то надо учиться у артистов балета и цирка, и часто про них говорил: «Если не точно, если не рука в руку, то, значит головой в восьмой ряд партера. Так же надо относиться и к нашей профессии». Профессионализм — это то, без чего он не представлял себя в искусстве <…>.

Выставка Лебедева 1928 года была колоссальным событием в жизни нашего города. О человеке сложилась массы легенд, и вдруг появилась возможность увидеть всё, что он делал. Но выставка далеко не всех убедила в том смысле, что оказались раскрытыми лишь волновавшие многих секреты и тайны художника. Были очень популярны в ту пору мастера, которые говорили, что здесь всё же не без коварства, что у Лебедева есть какая-то «секретная логарифмическая линейка» дома, с помощью которой он может так безукоризненно точно попадать. И даже были такие, которые предлагали с ним соревноваться, но при условии, что Лебедев будет заперт с конкурентом в отдельную комнату.

Если бы кто-то спросил его о секретах его мастерства, то он бы очень изумился. Он старался работать всегда так, чтобы было видно, как это сделано. Он принадлежал к тому поколению художников, которые считали своим долгом обнажение приема, т. е. раскрытие тех средств, которыми пользовались. Он говорил: «Наш виноград птички клевать не прилетят. Условность — это один из самых основных и важных законов живописи» <…>

Лебедев был кубистом и был реалистом и сам он себя так называл. Он никогда не настаивал на том, что у кубизма необходимо учиться. Но вместе с тем он совершенно не допускал того, что в наше время выводы, которые должны были сделать из кубизма, могли бы игнорироваться. Он без конца говорил: «после кубизма», и отсюда следовало, что это «что-то» открывает новое. Поэтому он, не будучи кубистом до конца, считал кубизм не только значительным явлением, но и обязательным для художника.

Что касается реализма, то он не рассматривал его как эстетическую концепцию. Он считал, что это прежде всего любовь и знание жизни. Он ценил тот жизненный опыт, который должен быть у художников.

Фотографии

Владимир Лебедев с сестрой. Конец 1890-х

В рыцарском костюме с игрушками. На барабане — самодельные картонные игрушки. Начало 1900-х

В боксерском костюме. 1914

1910-е

На Неве. 1920-е

Мастерская Михаила Бернштейна. Слева — Сарра Дармолатова, Владимир Козлинский, в центре — Владимир Лебедев. 1912–1914