Вот это была уже полновесная дерзость. Не только носить изображение Юзефа у сердца, но и придать ему разительное сходство с жалуемыми портретами государей, точно намекая: вот истинный король Польши, которому по праву принадлежал бы трон.

Никс махнул рукой, показывая, что графиня свободна. Та величественно двинулась по проходу между столами. А государь жестом подозвал Бенкендорфа.

– Надеюсь, за ней установлен надзор? Не полагайтесь в сем вопросе на Константина. Интересно, у этой сумасшедшей и в спальне висит портрет князя Юзефа? – Он шутил, но смеяться не хотелось. – Бьюсь об заклад, она воображает, будто и сыновей родила от Понятовского.

Шурка помялся.

– Нет, сир. Думаю, Яна знает, кто чей.

Император быстро взглянул на друга и ничего не сказал. Тот провожал глазами троицу, отходившую в глубину зала. Старший из братьев, Александр, красивый малый, чем-то напоминал графа Потоцкого, первого мужа Анны. Изящество и порода. Но мало выразительности. Ничего интересного.

Зато второй, Маврикий, – придумывают же имена! – сразу приковал внимание шефа жандармов. Долговязый, бледный, светловолосый, он ничем не походил на де Флао. Зато разительно напоминал Шурке другого субъекта, которого он по молодости каждый день видел в зеркале.

Графиня прошествовала на свое место – гораздо ниже того, где обретался ее бывший возлюбленный, – но все же среди почетных гостей. Сыновья, как два пажа, следовали за ней. Отодвинули стул, пропуская мать. Та воссела, оправив розовое платье с грацией истинной владычицы мира, и тут же именно ее кресло оказалось для присутствующих поляков центральным – все головы повернулись в эту сторону. Каждый протянул руку к той закуске, которую попросила для себя Анна, и сотни ушей напряглись, чтобы услышать то, что она говорит.

«Удивительная женщина!» – помимо воли восхитился Бенкендорф. Ничего подобного в отношении княгини Лович варшавские аристократы не делали. Сразу становилось видно, что эту кроткую даму в грош не ставят. А зря! Не она ли удерживает гнев Константина, как меч, занесенный над их головами? Надо ценить. Но здесь в чести откровенные фрондерки, как Анна.

Посидев для приличия с полчаса, графиня встала. Поклонилась гостям, но не в сторону императорской фамилии – ах, бедняжка! Еще одна забыла, что не она сегодня принимает на правах хозяйки! – и удалилась. Вслед за ней сыновья.

Такое поведение было вызывающим, как и все, сделанное Анной прежде. Она словно задалась целью показать испуганным соотечественникам, покорно принимавшим царя захватчиков: можно быть смелой, ничего не будет! Этот русский сам испуган в чужой стране. Ее великолепная дерзость пленяла.

Александр Христофорович встал и тоже быстрым шагом вышел за ней. Он догнал графиню через пару залов, в длинном арочном переходе со стенами, затянутыми малиновым бархатом. Она стояла перед зеркалом, поправляя убор. Сыновья ушли вперед.

– Яна!

Дама обернулась и одарила Бенкендорфа одним из тех удивленно-равнодушных взглядов, которые так удаются женщинам: ах, это вы! я вас не ждала! Еще как ждали.

– Яна, ты что творишь? – спросил он, готовый схватить графиню за руку, тряхнуть и потребовать ответа, как в прежние времена. – Ты наносишь императору оскорбление за оскорблением. Этого нельзя делать безнаказанно.

На ее лице расплылась безмятежная улыбка.

– Пусть накажет, – она помедлила, – если сможет. Я лишь хочу показать нашим холопствующим соглашателям, что не так страшен черт, как его малюют. И если одна храбрая женщина может… То чего мы добьемся все вместе?

Забыли. Они все забыли! Как по их земле сначала прошел в восторгах шляхты Бонапарт, вконец разорив крестьян военными поборами. А потом из снежного далека пришли армии ненавистных москалей и прокатились по Польше, преследуя остатки отступающих французов. Их союзники стояли на коленях, склонив головы под меч, – Александр I поднял поляков с земли, невзирая на ропот в России. Даровал конституцию в надежде на благодарность и постоянство. Не законами, а самой жизнью здешние обитатели обязаны покойному монарху. Но забыли. Легко, как человек забывает все неприятное. Однако, на взгляд Александра Христофоровича, слишком быстро. Потратили наши деньги, поднялись и теперь снова грозят России. Хотя вроде бы и нечем.

– Милая, ты в своем уме? – свистящим шепотом спросил Бенкендорф. – Чего вы добьетесь? Новой крови? Того, что у вас отнимут дарованное? Рано или поздно Константина уберут. Император недоволен его правлением. Но вы ведь не этого хотите?

Анна покачала головой.

– Нет. Не этого. Всех провинций, которые вы отобрали. Ограбили нас…

– То-то я и посмотрю, что ты, как выставка бриллиантов! – вскипел Александр Христофорович. – Ведь не в дерюге же пришла. Все камни на себя надела, не постеснялась!

Графиня непроизвольно подняла руки и поправила свой венец.

– Да. Я хотела показать свои гарнитуры. Готова поклясться, у вашей царицы-немки чуть глаза не лопнули. Говорят, она так любит драгоценности, что заставила всех русских дам расстаться со своими и подарить ей.

Шурка обомлел. Кто говорит? Где? Что за нелепость?

– Ты видела в зале хоть одну русскую даму без надлежащих ее положению уборов?

Анна закусила губу.

– Но рассказывают, что графиня Орлова на коронации в Москве преподнесла этой немке свои жемчуга.

– Вечно у вас все рассказывают! – вспылил Бенкендорф, которого покоробило то, что Яна точно игнорировала и его немецкое происхождение. – Графиня Анна Алексеевна Орлова действительно просила государыню принять нить жемчуга, которую ее батюшка, Чесменский герой, привез из Турции. Такого крупного и чистого жемчуга ни у кого нет. Но это был подарок. Никак не выманивание. А вы сумели из одного случая вон что нагородить!

– Один случай лишь иллюстрирует практику. – Анна не готова была расстаться с картинкой, уже сложившейся в ее голове. – Я хотела показать, что здешние дамы не будут так покорны, как ваши рабыни. Мой убор дороже всех, и я им, ясное дело, не пожертвую.

– Ясное дело, – передразнил бывший любовник. – Не уверен даже, что его заметили. Все затмил портрет Понятовского. Жаль, ты не увенчала его королевской короной!

– Он не был королем, – проронила графиня. – Хотя имел на это все права. И если бы тогда… то сейчас…

Бенкендорф крепко взял собеседницу за руку чуть выше браслета и аккуратно тряхнул.

– Яна, вернись к реальности. Мы победили. Юзеф погиб. Мы были на краю смерти, отступали отсюда, я чуть не умер в ваших грязях и болотах. Сейчас мир перевернулся: твоя страна принадлежит моей, а я – советник самого могущественного из земных владык.

– Тешь себя, – бросила она.

– Ты застряла в позавчерашнем дне и не хочешь выходить, – продолжал Бенкендорф. – Тебя не тронут, это правда. И хочешь знать почему? – Он чувствовал, что жесток, но как-то надо образумить. – Потому что тебя сочли больной, полусумасшедшей…

– Пусть, – упрямо повторила Анна. – И сумасшедшая способна кое-что изменить. Отпусти же мою руку, – она с силой вырвала запястье из пальцев Бенкендорфа. – Тебя прислал твой царь. Ты говоришь от его имени. У тебя нет ничего своего! Предатель!

Последнее было совсем невпопад. Ну, назвала бы уж шпионом. Он привык и сознавал частичную справедливость такой характеристики. Но у Яны не было желания выбирать слова. Она негодовала.

– Пусти!

Ну, вот наконец-то «ты». Узнала.

В этот момент возле графини возник один из ее сыновей. Младший. Он вернулся, посчитав, что мать