Шрифт:
Закладка:
Наконец я оказалась перед коридором, выходившим на улицу, и остановилась, прикусив губу. Марго что, отправилась домой? Это было бы самым разумным, но в том состоянии, в каком я видела ее, она вряд ли была способна мыслить разумно.
Размышляя, я услышала смех у себя за спиной — он доносился из-за двери клубного офиса. Так обычно смеются мужчины, пытаясь скрыть свое смущение, — громко, но совершенно бездушно. Все внутри перевернулось.
Я чуть-чуть приоткрыла дверь и заглянула в щелку, в которую была видна висящая в воздухе пыль, сформировавшаяся на ярком свете в некое подобие фигур. А потом увидела две широкоплечие фигуры в черном, крепко стоящие на ногах в «мартенсах». Наклонившись, чтобы лучше видеть, я заметила еще одну пару тяжелых ботинок между двумя белыми кедами-«конверсами», почерневшими от пивной жижи. Марго купила их всего несколько недель назад.
— Ничо так сикуха, — услышала я рык одного из стоявших ко мне спиной, вызвавший хриплый смех у всех троих.
Если б я в тот момент задумалась о безопасности, то вряд ли сделала бы то, что было необходимо именно здесь и сейчас — как можно быстрее вывести Марго из комнаты. Так что я, не задумываясь, распахнула дверь, зажмурилась на ярком свету и крикнула: «Марго, пора, твой предок ждет на улице!»
— Какого х…?
Спины раздвинулись под моим напором, и я смогла наконец увидеть то, чем они все любовались.
Марго сидела на стуле, раскинувшись и опустив голову на грудь — лицо ее было в тени, тогда как все остальное отлично просматривалось на ярком свету. Майка была разорвана до пупа, и маленькие девичьи груди торчали из мягкого хлопкового бюстгальтера. Джинсовая юбка, задранная до пояса, открывала вид на розовые трусы, выглядевшие совершенно детскими, принимая во внимание общую ситуацию и намерения мужиков.
И вот здесь, в этой самой комнате, я наконец ясно поняла, почему мы с Хелен постарались от нее избавиться — здесь в ярком свете, освещавшем жирные поры и несбритые волосы на одутловатых рожах, склонившихся над ней, Марго выглядела именно той сбитой с толку маленькой девочкой, которой она и должна была выглядеть в шестнадцать лет.
Третий как раз наклонялся над ней и расстегивал ширинку, да так и замер, наклонившись вперед с одной рукой в штанах.
— Какого хера ты делаешь? — раздался сзади меня низкий рык. — Сюда нельзя.
Пот, покрывавший меня после танцев, внезапно показался мне холодным, как лед. Услышав звуки разговора, Марго подняла голову, и я впервые увидела кровь, испачкавшую ей нос, — она была такой же заметной и явной, как и ужас в глазах, когда они встретились с моими.
Я почувствовала стыд и сожаление от того, что отказалась от Марго из-за ее наивности, ее эмоциональности и из-за того, что она не хотела прятать все это под флером искушенного цинизма, который старались культивировать мы с Хелен. От того, что для наших пресыщенных альтер-эго она оказалась надоедливой мелкой простачкой.
— Твой предок приехал, Марго, — повторила я, не желая общаться ни с кем, кроме нее. Да и что можно сказать мужчинам, о которых тебя предупреждали всю твою жизнь? Как уговорить их отказаться от того, чего ты боишься больше всего на свете?
— Так сдристывайте нахер! — Склонившийся над Марго мужик сделал шаг назад и взмахом руки и кивком головы указал мне на выход. Обычно подобный жест делают, когда кто-то придерживает для тебя дверь, но на этот раз этим жестом указывали на дверь испачканной кровью девушке, над которой, на ее счастье, не успели надругаться по полной.
Марго задвигалась очень быстро. Проходя мимо, она схватила сумочку со стола, стоявшего за спиной одного из мужчин, и врезалась прямо в меня как раз в тот момент, когда плевок повис у нее в волосах на затылке.
— Проваливай, кошелка, — крикнул один из них, когда мы выбрались из комнаты.
Выйдя в коридор, мы поняли, что ночь закончилась. Над забитым танцующими танцполом зажглись лампы, и люди стали постепенно уходить с него. В ярком электрическом свете клуб, который обещал так много, превратился в помещение без окон, наполненное уставшими людьми и их мусором.
Всхлипывая, Марго опустилась на пол. Порванная майка распахнулась, и под ней стало видно детское нижнее белье. Пальто куда-то исчезло, так же, как и ее вера — в меня, в самое себя, в людей, проходивших мимо и направлявшихся к выходу. Возле нас их шаги замедлялись, и они наклонялись, чтобы посмотреть, не нуждается ли эта плачущая девочка в помощи.
— Бухая, — сказал один из них.
— Сикуха, — усмехнулся в ответ другой, и я обернулась, уверенная, что те уроды с широкими плечами последовали за нами, но это были не они. Раньше я никогда не слышала подобного термина, но теперь стала понимать, какой тип мужчин может его использовать.
Вместе со мной Марго приехала в дом Хелен. Ей некуда было деваться, потому что девочки, с которыми она пришла, давно уехали. Их комендантский час начинался раньше, чем у Хелен, — я вообще не была уверена, что мать Хелен его устанавливает. Вернувшись на эту изысканно деревенскую кухню, усевшись с кружкой чая за широкий деревянный стол и не обращая внимания на слезы Марго, я спросила ее: «Хочешь поговорить?»
Марго покачала головой.
— При ней не хочу, — тихо сказала она, и Хелен закатила глаза.
На следующее утро Марго смыла кровь с лица и трижды промыла голову, стараясь избавиться от табачного запаха в волосах. При этом она практически не разговаривала ни со мной, ни с Хелен, пока собирала пожитки и запихивала порванную майку на самое дно сумки. Когда дверь за ней захлопнулась, мы с Хелен обменялись взглядами и выдохнули, хотя до этого даже не подозревали, что непроизвольно задержали дыхание.
Весь уик-энд от Марго ничего не было слышно, хотя я и звонила, и писала ей. У меня все никак не шел из головы вид ее склоненной головы, когда она сидела на стуле. Перед глазами стоял самый крупный из мужиков, наклонившийся над ней. Но самым ужасным было ощущение того, что она вроде бы полностью смирилась с тем, что должно было произойти. Это совершенно потрясло меня — и не потому, что я думала, что она должна была более активно сопротивляться насильникам, а потому, что ее смирение ясно показало мне всю разницу между мужчинами и женщинами, скрывавшуюся под тонким флером цивилизации.
Спустя несколько лет, летом, когда я подрабатывала в супермаркете в перерыве между семестрами, один старший коллега захлопнул дверь в раздевалку и продемонстрировал мне свой прибор, как будто это был какой-то новый товар, который я должна проверить. И когда после этого я просыпалась по ночам или краснела от стыда, то это было вовсе не из-за непристойности ситуации — меня охватывал ужас: на какую-то долю секунды я тогда испугалась, что не выйду из раздевалки прежней, и то, что там произойдет, будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
Такие мужики навсегда остаются с нами, хотя мы этого и не подозреваем. Остаются их шарящие руки, плотно сжатые губы, слишком долгие взгляды и шаги, которые всегда звучат слишком близко. Именно из-за этого мы иногда делаем большие крюки по дороге домой, не можем в темноте проходить через парк и держим ключи в руках как оружие. Мы избавляемся от памяти о большинстве из них, как змеи избавляются от старой кожи, хотя в момент встречи они и производят на нас впечатление. Уверена, тот членосуй из супермаркета теперь меня и не вспомнит. У него, наверное, уже есть ребенок, но думать о чужих детях для меня сейчас еще тяжелее. Тяжелее, чем молить о воскрешении своего собственного…
